Она даже не успела ответить. Казалось, нет на свете ничего, что успокоило бы Йонатана. Он судорожно схватился за шею и резким движением – Габриэлу будто по лицу ударили – надел наушники и ушел.

Габриэла помнила, что наушники у Йонатана для того, чтобы “блокировать лишние шумы”. Теперь лишний шум – это она.

Она ждала, хотя и было ясно, что он не вернется. Габриэла в жизни не закатывала истерик – ни когда ее дергали за волосы в детском саду, ни когда над ней издевались в автобусе во время школьных экскурсий. Вот и сейчас она не стала ломать стулья и переворачивать столы, а просто сделала то, что в ее мире считалось экстремальным. Взяла дымящийся окурок, который Йонатан оставил в пепельнице, и глубоко затянулась. Во рту распространился тухлый привкус, и она зашлась в долгом кашле, закончившемся слезами.

“И кто из нас двоих в этой истории трагический герой, – думала Габриэла, – он или я?”

Как-то раз на уроке литературы она перерисовала с доски таблицу с характеристиками трагического героя.

Отличается от обычных людей – подходит нам обоим, хотя отличия, похоже, не в лучшую сторону.

Принадлежит к высшему классу, что подчеркивает его падение – оба. Все ученики художественной гимназии – своего рода гниловатая элита.

Измучен безмерными страданиями – оба.

Не идет на компромиссы с реальностью – Йонатан.

Грех высокомерия, грех тщеславия – похоже… это я. Всегда считала себя особенной.

Чайный сбор остыл и сделался горьким. Уцелевший шош глядел с тарелки циклопьим глазом. Габриэла посылает пальцами сигнал вверх, в эфир, и официантка идет за счетом.

Взгляд Габриэлы натыкается на коробку с подержанными стихотворными сборниками, выставленными на распродажу. Стоп!.. Верхняя книга в пачке сигналит ей: “Да, да!” – а Габриэла такая: “Не может быть!” – а редкая книга ей: “А вот и может!”

“Глубже моря” – единственная книга стихов, написанная Ципорой Голомб, когда-то молодой поэтессой, а сейчас бабушкой Габриэлы. Книга вышла задолго до рождения Габриэлы, была жестоко разгромлена тремя критиками и заставила автора обойти книжные один за другим, чтобы скупить и уничтожить все экземпляры.

И все же вот он, последний выживший. Выживший, чтобы свидетельствовать от имени всех жертв.

Габриэла добавляет к счету пять шекелей за редкое сокровище. Резким движением забрасывает виолончель за спину и пристраивает рюкзак на груди. Как только Габриэла выходит, на нее набрасывается февральский ветер и облизывает ей уши холодным языком.

Благословенные часы свободы утекают неумолимо, она должна вернуться домой сразу после уроков, иначе попадет под ледяной водопад бесконечных “Мы живем в ненормальной стране – кто выходит из дома без телефона?!”, “Как может быть, что твое будущее важнее для меня, чем для тебя?”.

“Вперед, к дому Йонатана”, – шепотом подстегивает она свои ноги, и они послушно припускают по улице Кинг Джордж мимо безмолвных манекенов в витринах, мимо магазина “Все за доллар”, мимо яркого ларька с соками. Габриэла не замечает всех этих красот, она читает на ходу: “Роза была и останется розой, только ты измени́шься сто раз”. Строфа, позволившая критикам испить крови молодой поэтессы, отзывается в сердце внучки. Габриэла знает одного такого, который все время меняется. Один раз…

Оторвав взгляд от книги, Габриэла обнаруживает, что ноги, вместо того чтобы доставить к дому Йонатана, привели ее на улицу Буки Бен Яглом, где живет бабушка.

“Я же сказала: к дому Йонатана!” – ругает она свои белые кеды, но в ней уже зреет подозрение, что, скорее всего, виновата книга. Книга хочет вернуться к порвавшему с ней автору.