“Прости, – мысленно обращается Габриэла к книге, – но вам придется встретиться без меня. Бабушка наверняка рада будет меня видеть и не будет ругаться из-за того, что я прогуляла школу, а когда я сниму со спины виолончель, она скажет, как всегда: «Почему ты не выбрала пианино, девочка? Никому не придет в голову таскать на спине Стейнвэй». Она угостит меня шоколадом, который непременно будет горьким из-за ее бесконечных обид на маму, которая не умеет слышать никого, кроме себя, и на мое поколение, которое не читает книг. А я скажу, что как раз прочла совершенно прекрасную книгу стихов, и покажу ей тебя, и тогда… Кто же знает, что она сделает тогда. Может, как Йонатан, сожжет тебя на моих глазах, а может, станет шумно дышать, сцепив зубы”.

Нет, нет, нет, этого ей сейчас не выдержать, решает Габриэла и опускает “Глубже моря” в серебристый почтовый ящик, на котором черным маркером написано: “Голомб”.

“А вы, – Габриэла снова обращается к ногам, – вы предатели. Я вам не Красная Шапочка, а даже если бы и была ею, то должна идти не к бабушке, а к волку! Кру-гом! Домой к Йонатану, шагом марш!”

Когда она выходит на улицу, ее встречает глухой гром. Тонкие капли впитываются в волосы и впиваются в лицо. Ей хочется остановиться и позволить дождю намочить свитер, джинсы, залить кеды, но Деревянному медведю, с которым она, как цыганка, таскается по миру, промокнуть нельзя.

Усталый охранник смотрит в небо, словно инопланетянин, который ждет, когда его заберут домой. Он кивает на футляр на спине Габриэлы:

– Это у тебя что? Гранатомет?

Она не отвечает.

Зайдя в Дизенгоф-Центр, Габриэла растерянно озирается – она будто раскрыла ужасный заговор. Пока дети заперты в загонах системы образования, в торговом центре, оказывается, полно людей, которые лениво прохаживаются, делают покупки, потягивают зеленые смузи и, похоже, просто наслаждаются свободой. Она тоже бродит по магазинам, пока не высыхают волосы и не испаряются мысли. Время становится текучим – возможно, благодаря желтому освещению, не различающему день и ночь, или жидкой поп-музыке без начала и конца, льющейся из динамиков.

Какой у нее сейчас урок? Невинный вопрос, промелькнувший в голове, неожиданно крепнет, разрастается и вскоре заставляет Габриэлу по-настоящему страдать.

Она прокручивает в голове расписание на среду. Математика, история, литература… Забуксовав, начинает сначала уже в голос: “Математика, история, литература…” Идущие навстречу люди останавливаются, думая, что она обращается к ним, но она не обращается, Габриэла вообще их не видит. Математика, история, литература… Пот стекает вдоль швов майки, корсет стыда стягивает грудную клетку под свитером, она пытается вызвать в памяти страницу расписания, приклеенную к шкафу в ее комнате: математика, история, литература и… тупик! Модель с плаката в витрине магазина показывает ей язык – ты никогда не вспомнишь, какой сейчас урок, и умрешь от отчаяния. Габриэла показывает язык в ответ, и рот сам собой неожиданно выкрикивает искомое:

– Язык!

– Что?! – шарахается от нее пожилая женщина с ходунками.

Габриэла бормочет извинения. Четвертый урок, “Выразительные средства иврита”, конечно. Но какая разница, какой сейчас урок? “Тьфу, Габриэла, – она теперь обращается к себе во втором лице, – знала бы ты, как я от тебя устала”.