Во дворе жило семейство ежей, которые выходили на прогулку и пугали кота Мурзика. Приблудившегося щенка отец назвал Примусом. Мурзик встретил главу колючего семейства, выгибая спину в виде вопросительно знака, шипел, но, уразумев, что угрозы от этих добродушных созданий не исходит, принял в друзья.

За домом простирался пустырь, поросший лопухами и бурьяном. Он плавно переходил в хаотично натыканные дома параллельной улицы Московской. В одном из них жил мой приятель Виктор Шапоренко. Чуть дальше, на углу улиц Октябрьской и Пушкинской находился задний фасад Дома пионеров. Он в то время был закрыт на ремонт, но не ремонтировался, и мы, мальчишки, беспрепятственно проникали на его чердак, где был свален какой-то хлам. Начитавшись Гайдара, я даже намеревался оборудовать там штаб наподобие тимуровского.

Погоны на майках

Тогда, в огарок тысячелетия, мне исполнилось двенадцать. В то приснопамятное время, когда народ ещё не замордовали, когда он сна-покоя не лишился, детство проходило не за компьютером, а во дворе, где игры были совсем не виртуальные: городки, война, шпандырь, казаки-разбойники, испорченный телефон, наконец, прятки. Мы рисовали звёздочки на пилотках, свернутых из газет, звёздочки на погонах, которые пришивали к майкам. Отдавали друг другу честь, обращались друг к другу строго по званию:

– Товарищ лейтенант!

– Товарищ майор! – это ко мне, вожаку.

Моими подчинёнными стали девятилетний Витя, Люба и Лида – его ровесницы. И я неожиданно влюбился в медсестру Лиду. Это было милое светловолосое создание с голубыми ясными глазами. Она была ласковой и доброй.

Однажды Лида меня поцеловала. Ей исполнилось десять, и я подарил ей брошку, которую нашёл на высохшей речке. Это был первый поцелуй девочки. И я поплыл, хотя и не умел плавать – в южном городе не было водоёма. Вода была только артезианской. Такой жёсткой, что драла горло, как наждак.

Я отнимал у Лиды портфель, когда мы шли в школу, и она стеснялась, боялась, что это увидят одноклассники и будут смеяться. Я тайком клал к её порогу полевые цветы, и она знала, что их приносил я и никто другой.

Курятник

В конце того памятного лета Лида произнесла такую пламенную речь:

– Если нас дразнят женихом и невестой, давай пойдём всем навстречу и свадьбу сыграем. Ну, хотя бы понарошку. И будем жить, как муж и жена.

– И, как ты думаешь, где? – спросил я с не очень выраженной иронией. Я просто думал, что все будут сильно смеяться.

– Как где? В курятнике, конечно, где мы сказки читаем. Там сейчас пусто. Кур нет – съели зимой.

Мы действительно читали там сказки, если дождило. Но мне это как-то не климатило.

– Нас съедят ещё до зимы. Ведь так никто не делает.

– Не съедят – подавятся. Я их всех ухватом перемолочу.

– А что скажут родители?

– Им не до меня. Отчим вчера собрал свои вещи и куда-то наладился. Во дворе говорят, что к Верке Хомяковой.

Верка была известна своими многочисленными ухажёрами и любвеобильностью. Но Лида, как мне показалось, не сильно-то горевала.

– Он ко мне приставал, когда напивался. Я матери как-то сказала, а она не поверила. Обозвала меня выдумщицей. Я, конечно, обиделась.

– Ты, похоже, и мать не особо любишь.

– Не особо, – подтвердила Лида. – Она злая и меня бьёт не по делу. Я люблю одного тебя. И хочу, чтобы мы жили вместе.

– В курятнике? Но ведь там пахнет. Меня с детства приучали к чистоте и порядку. И запах за лето не выветрился. А что будет, если мы дверь закроем?

– Ничего, обвыкнем, – заверила меня Лида. – Когда свалку поджигают, дым часто в нашу сторону. Ну и что? Никто не помер. А я зато буду стирать тебе носки. И майку.