Витькин дед никогда не рассказывал о войне, а когда мы его об этом просили, злился. Я видел его пьяным только один раз – в День Победы, который был объявлен праздником много позже. Дед съездил на базар и купил четыре чайника вина (вино почему-то тогда продавали из чайников), причем со скидкой. Получилось ровно ведро. Чтобы оно не расплескалось в дороге, дед отпил литра полтора и поехал на своем драндулете мимо постового на перекрестке, да ещё и посигналил ему. Постовой деда знал и дал ему отмашку: дескать, понимаю, что ты нетрезв, но в честь праздника прощаю. Дед выругался и сказал:

– Дурак ты, ничего не понимаешь. Иди ко мне, а то мне на протезах нести ведро тяжеловато. Иди, выпьем.

– Не положено мне, я при исполнении, – как-то неуверенно стал отнекиваться милиционер.

– Ты же ведь воевал, – настаивал дед. – Сержантом, кажется, дембельнулся. С орденом Славы. И ты меня проигнорируешь? Старшину, который командовал такими, как ты?

– А если кто увидит? Выгонят тогда меня в три шеи.

– А ты на меня сошлись. Скажи, что дед Шапоренко приказал, как старший по званию…

Я видел его позже. Ведро с вином уже было почти пустое.

– Наверно, зажился я, на этом свете, – сказал он мне и вдруг затянул казачью песню:

Ой, да запрягу я тройку борзых,

Эх, да самых лучших лошадей,

Ой, да и помчусь я в ночь морозну,

прямо, эх, к любушке своей…

По лицу его катились крупные слёзы, он промокал их бабушкиным фартуком, и я тихо ушел, чтобы ему не мешать. Я понял, что этому человеку крайне нужно побыть одному.

Счастливая пора

В Будённовске и прошло мое детство. Это была самая счастливая пора. Я был круглым отличником. Но однажды получил двойку, и одноклассники бежали за мной до самого дома и дразнили. Я отбивался портфелем. И такая злость вскипела, что потом вплоть до седьмого класса ни одной четверки не получал – только одни пятёрки. Даже в тетрадках.

Лет в десять я написал первое свое стихотворение. Но вот я шевелю извилинами – и выплывают откуда-то из небытия, казалось бы, забытые навсегда строки:

Серёжа чернилку случайно пролил.

Над ней он напрасно все слёзы пролил…

И концовка:

…оттуда выходит в обличие льва

Серёжа Степанов из третьего «а».

Свои стихи я никому не показывал, а их к пятому классу набралась целая тетрадка. Куда она делась, не представляю. Потеряна и первая заметка, опубликованная в «Ставропольской правде» (я послал её туда без ведома отца, за что получил потом разнос, но, поскольку фамилия Степанов распространённая, в редакции и знать не знали, что я – сын её собкора).

В Будённовске, где спустя много лет посвирепствовал Шамиль Басаев, где его боевики убили много народа, я прожил шесть лет. У меня здесь было много всяких приключений. И много друзей.

Мачкин

Фамилия одного из них была Мачкин, а вот как его звали, выветрилось из памяти. Наверняка как-то заковыристо, потому что называли его только по фамилии, благо, она была короткой. Он был постарше, и у него тоже был дед, и тоже вернувшийся с войны с деревянной ногой. Несмотря на это, дед Мачкина плотничал, чем зарабатывал на жизнь, воспитывая внука. Почему Мачкин жил с дедом-инвалидом, а не с родителями, были ли они у него или нет, я не знаю. Это тоже была запретная тема.

Я часто приходил к Мачкину. Мне нравилась мастерская его деда, где пахло стружкой и столярным клеем, где дед Мачкина учил нас играть в подкидного дурака. Играл он великолепно, держал в памяти все карты, которые уже были побиты, и которые еще оставались в колоде. Помню, что за всё это время он не проиграл ни разу.

Витю Шапоренко Мачкин к себе не приглашал. Витя был моложе нас. Но всех нас всё-таки что-то объединяло. Тогда я не знал, что. Теперь знаю. Бедность и готовность помочь друг другу.