В общем, в какой-то момент я, видимо, всё-таки отключился. В себя пришёл от боли в кисти левой руки, которую в своих руках держал «Ямал».

Он тряс мою руку и орал мне в ухо:

– «Буддист», братан, не засыпай!

Очухавшись, я закричал ему в ответ:

– Да нормально всё! Не сплю я! Угомонись, а то ты мне сейчас руку сломаешь!

«Ямал» ослабил хватку.

«Братан». Раньше я не особо понимал значение этого слова, но тут на фронте все – «братаны». Не зря всё это называется «фронтовое братство». Сто процентов, на «гражданке» с многими из этих людей я бы и общаться не стал. А теперь они для меня настоящие «братаны». И в этом слове очень много смысла появилось для меня.

«Ямал» всё не унимался, опять начал орать мне в ухо:

– Держись братан! Скоро приедем!

По «Ямалу» было видно, что он переживает за меня больше, чем я сам. Ну это и понятно – молодой ещё…

По ощущениям неровности дороги и по манёврам «бэхи» я понял, что до асфальта Кременной нам ещё ехать минут десять. Вдруг весь организм начал болезненно ныть – особенно ноги и живот, но боль была тупая, ноющая. Терпеть её было можно.

Шепча про себя молитву, я подумал:

– «…ну вот, „Буддист“, тебе очередное испытание на прочность. Какое-то дежавю. В моей жизни уже аналогичное испытание было – что я сделал не так в тот раз, что не понял? Для чего сейчас мне всё это, Господи…»

Поворот влево, заезд в глубокую яму – и под траками «бэхи» ощутился асфальт Кременной.

«Ещё минут семь – держись, не засыпай», – промелькнуло в голове.

Заехали мы прямо на территорию госпиталя. Бронедвери «десанта» открылись. На улице стояли какие-то парни – они с лёгкостью вытащили меня наружу и понесли внутрь здания. Конечно, в это время кто-то что-то говорил и спрашивал, но я особо не вникал – меня настигала вторая волна «расслабона».

Разместили меня лёжа на «каталку», стоявшую возле стены, на которой висел стенд с разными нашивками. Их там было достаточно много, но почему-то патча нашего «Шторма» я не увидел, или не заметил. Мне показалось это как-то неправильно. Я сам лично многих из наших сюда привозил. А нашивки нашей – с скорпионом – нет.

Тут ко мне подошла девушка, по-видимому доктор. Молодая, симпатичная. Стянула с меня блестящее покрывало. Оценивающе посмотрела.

Затем спросила вызывающим тоном, обращаясь не понятно к кому:

– Кто перевязывал?

Уставилась на меня, смотря прямо в глаза:

– Чего молчишь? Кто перевязывал? Обезболивающие тебе делали?

Во рту у меня всё пересохло – ужасно хотелось пить, но промолчать от такого наглого обращения ко мне я не мог:

– Пацаны перевязывали. «Обезбол» не ставили – я так, на сухую терплю. А что там – что-то серьёзное?

Она ничего не ответила, снова накрыла меня блестящим покрывалом, отвернулась и, не отходя от меня, стала давать какие-то распоряжения подошедшим санитарам.

Глаза мои сами собой стали закрываться – спать очень захотелось. Привезли ещё кого-то – видимо, от боли он орал «дурниной». Да и в целом какая-то суета была в приёмном покое госпиталя.

Но для меня, после сегодняшнего приключения, наступило умиротворённое спокойствие. Не трясло, не стреляли, да и боль была какой-то далёкой. Я решил расслабиться.

Но девушка-медик сделать мне этого не дала – она опять обратилась ко мне:

– Ну что, готов? Давай, тебя сейчас обезболим.

– Нет, нет – не нужно. Не нужен мне ваш «дурадол», – возмутился я. – Так лечите.

Девушка многозначительно посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

– Держите его! Ну «дружок», тогда терпи…

И с этими словами вставила мне в член катетер.

От боли и от беспардонности этой мадам я заорал благим матом! Дрёму и «расслабон» с меня как ветром сдуло. Я даже на локтях приподнялся. Что-то даже попытался высказать этой девице, но тут моему взору открылся внешний вид моего организма…