– Кто, Том? Нет.

Том. Не Томас.

Я несколько раз подпрыгнула, пытаясь наладить кровообращение в ногах и посмотрела на подругу.

– Он тебя рисует. Ты знала?

– Подозревала, – наконец ответила Джейн, когда мы достигли машины, – это так заметно?

Я встала, облокотившись о дверь:

– Он буквально раздевает тебя глазами.

Джейн уставилась на меня и широко улыбнулась. Распустив хвост на затылке, она запустила пальцы в волосы и встряхнула их пару раз.

– У Томми чертовски красивые руки. Эти пальцы, м-м-м… – заметила я, запрыгивая в джип.

– Замолчи, – смеясь, попросила она и ударила меня моим же свернутым рисунком по голове.

– Этим рукам хочется доверить свою душу, не говоря уже о более материальных вещах, – продолжила донимать ее я и отодвинулась на сидении подальше от Джейн на тот случай, если ей не понравятся и эти слова. – Томми молод. Хоть и не в моем вкусе, но должна признать, он чертовски горяч. Холост. Ты же знаешь, – сказала я, сдавая назад и всматриваясь в зеркала заднего вида, – я за любой кипишь, если он приносит удовольствие.

Я прошла в глубину дома следом за Джейн, которая подсвечивала себе путь фонариком от телефона. Мы поднялись наверх и зашли в спальню, совмещенную с рабочей студией. Здесь были высокие потолки, панорамные окна и о-очень просторно, и я была уверена, что днем все помещение залито солнечным светом, а на закате дня стены окрашены в тот золотой, в котором хочется купаться.

Джейн потянулась к полотну, висящему над кроватью:

– Ну-ка, помоги мне.

На холсте, высотой в человеческий рост и шириной приблизительно в полтора метра были изображены хаотичные двухцветные разводы. Линии, неровные круги, кое-где встречались смазанные отпечатки ладоней и пальцев. Но все-таки в этих контурах и узорах было что-то такое притягивающее, но только вот я не могла понять, что именно. И почему Джейн так важно это забрать.

Я без лишних вопросов помогла ей стащить картину на первый этаж, и смиренно ждала с бутылкой растворителя в руках, которую она мне вручила еще в спальне, пока она отыщет на кухне спички. Я из прихожей слышала ее ворчание по поводу того, что я не прихватила с собой зажигалку. А я ворчала на нее в ответ за то, что мне никто не удосужился об этом сказать. Наконец мы вытащили эту мазню на улицу, положили ее на подъездную дорожку и какое-то время просто стояли и молчали как на поминках.

– Это не зеленый и голубой, как может показаться, – внезапно тишину прорезал грустный голос Джейн. – Это зеленый и самый синий оттенок зеленого. Физически он находится в зеленом спектре, но для нашего глаза он выглядит достаточно голубым.

Она присела на корточки и посветила фонариком на размашистую подпись в правом нижнем углу рисунка:

– Мы назвали его «Аой». Когда-то в японском языке вообще не было слова «зеленый», было одно слово – «Aoi», для всего голубого и зеленого. В тот вечер мы дурачились с Томом, обмазывали друг друга краской: он меня голубой, я его зеленой. А потом все как-то незаметно переросло в секс на холсте. На этом куске бумаги я подарила ему себя. Целиком и без остатка, – произнесла она и стала откручивать крышку на банке с растворителем.

– Стой, Джейн, – я успела схватить ее руку до того, как она выплеснула жидкость на холст, – ты точно уверена, что хочешь сделать это?

Она задумалась и пристально вгляделась в холст, словно пыталась запечатлеть эту картину в памяти.

– Да, – твердо ответила она. – Я хочу, чтобы от меня у него остались лишь одни воспоминания. Мне это нужно.

Я отпустила ее руку, позволяя подруге закончить начатое. Она достала из коробка несколько спичек, разом подожгла и, в последний раз взглянув на страстную зарисовку ее первой любви, бросила спички на изображение.