– Эм… Думаю, сюда отлично подойдет цитата: «Сколько раз оказывалось, что маска значительно симпатичнее прячущегося под ней лица»[7].

Губы психолога тронула легкая улыбка.

– Не желаешь добавить еще что-нибудь?

Когда я отрицательно покачала головой, мистер Уайатт обратился к остальным:

– Кто-нибудь хочет попробовать интерпретировать рисунок Аделаиды?

Никто, чудненько. Я села на место после того, как в конце собственной трактовки психолог добавил, что единственное, что мне требуется от людей – чтобы они были искренни по отношению ко мне.

– Мое дерево – это великолепный старинный дуб, которому сотни лет…

Дальше я слышала только невнятное бла-бла-бла, потому что мне на парту приземлился комок тетрадочного листа в клетку. Я развернула исписанный техникой зеркального письма клочок бумаги и тут пронзительно зазвенел звонок с урока, смешиваясь с грохотом стульев по всем этажам и оглушительными голосами детей в коридоре.

– Я почти разочарована, что ты не нарисовала висельника или что-то типа того в твоем духе, – сказала Эйдан, когда мы вышли из класса. – Как тогда, когда нам предложили нарисовать свое настроение, а ты нарисовала кровавые следы на автостраде и полицейские машины. Кстати, ты сохранила тот рисунок? Он мне очень нравится. Особенно то, как ты передала тени от фонарей и блики от мигалок и фар в дождевых лужах.

– Я завязала, – ответила я, расплываясь в улыбке. – В прошлый раз, если ты помнишь, мне пришлось две недели посещать психолога, потому что у меня уже накопилась целая серия подобных рисунков и мистер Уайатт заподозрил что-то неладное. Я зареклась, – больше никакой чернухи.

Я попрощалась с Эйдан и начала быстро лавировать среди пестрой толпы школьников, зажимающихся у шкафчиков парочек, дурачившихся учеников и вошла в спортзал. Расположившись на краю скамейки посередине открытой трибуны школьного бассейна я увидела, как Джейн оттащила и отпустила резинку на своих синих очках для плавания, сцепила за спиной пальцы в замок и размяла плечи. Уцепившись большими пальцами ног за край стартовой тумбы она наклонилась, приготовившись к прыжку.

Дали старт. Джейн бросилась в воду и вынырнула почти на середине бассейна. Она первой из пловчих достигла пятидесятисантиметровой отметки и повернула в обратном направлении. Я подалась вперед и улыбнулась, когда подруга первой прикоснулась к бортику – лучший персональный результат на дистанции в сто метров брассом среди девушек! Я встала, наблюдая за тем, как она выскочила из бассейна, сняла очки и шапочку, накинула на плечи махровое полотенце, и помахала ей, когда подруга безошибочно отыскала меня взглядом среди толпы.

– Что там на сей раз? – Джейн выхватила у меня из рук свернутый в трубу лист, когда мы подошли к моему парковочному месту на школьной парковке. – О.

– Не стоит оваций, – буркнула я, забираясь в машину.

– Нет, я хотела сказать, что это мило.

– Я ненавижу все милое. Я хочу калечить и терзать все милое.

Джейн свернула лист и положила его на заднее сидение.

– Бланш продержалась ровно три недели. Это рекорд.

Я удивилась выдержке теперь уже бывшей девушки Абеля. С некоторых пор у нас с Джейн такая игра: выяснить, кто из бывших девушек этого насквозь испорченного сопляка и эгоистичного засранца самая стойкая и после нашего выпуска преподнести ей медаль с гравировкой: «За непоколебимую силу духа».

– Рекорд – что за это время она не наложила на себя руки.

На улице было жарко и сухо. Моя рубашка липла к груди и подмышкам, хотя у нас были открыты все окна. Джейн высунулась наполовину из окна, подставляя майскому солнцу свое лицо, ветер развивал ее длинные каштановые волосы, когда мы мчались по направлению к Вермонтской академии изобразительных искусств на ее курсы по живописи и графике.