В стёкла окон хлестал дождь, дробью бил по металлическому подоконнику. Шпана в задумчивости вслушивался в ветер, чьё усталое дыхание спускалось в кухню через вентиляционную трубу на крыше и иногда издавало вой.

– Ира. – Дрожащие пересохшие губы Данилы проверяли шёпотом – крепко ли заснула Ирина. – Ира. – Он тронул её плечо. Казалось, пальцы сквозь ткань обожглись о нагое тело. Прерывистое дыхание Шпаны иногда останавливалось, взгляд из-под полуприкрытых век тонул в образе молоденькой «англичанки», сердце гулко трепыхалось.

Книга. Только книга в руках мешала полностью предаться обуревающим чувствам. Стараясь не шуметь, Данила подошёл к книжным полкам и поставил томик на прежнее место.

«Странно. Зачем она накрасила губы помадой?»

Шпана возвысился над спящим лицом Ирины, глаза прошлись по очертанию губ – полных, мягких, манящих: прикоснуться бы к ним поцелуем. Данила едва не задыхался, сгибая спину, ощущая страх по мере приближения губ к лицу Ирины; глаза округлялись, глубокое дыхание замерло. Чтобы не свалиться на спящую – Данила утопил ладонь в спинку дивана. Неожиданно он опомнился, резко отпрянул, чуть не оседлав поднос с чайником, задел ногой ножку столика, заставив удариться чашку о чашку.

Шпана зажмурил глаза, ощущая себя вором чужого сна.

– Только не просыпайся, – шептал он. – Только не просыпайся. – Дрожь возрастала, сердце буйно колотилось о стенки груди, готовое вырваться и, зависнув посреди комнаты, предательски грянуть колоколом – лишь бы остановили, дали отдохнуть. Данила сел на прежнее место, занёс ладонь над головой Ирины и замер. Глоток воздуха протолкнул душивший ком в горле. Жар прошёлся по телу, вдоль лопаток стекла струйка пота.

Шпана не мог больше сдерживать чрезмерную животную страсть, но посметь накинуться на «англичанку» – не представлял, чем такое закончится. Хотя, она давно не «англичанка»; она – его Ирина. Правда, она сама этого ещё не знает. Дрожащая ладонь Данилы опустилась на её густые волосы, пальцы перебрали несколько локонов.

Ирина не проснулась.

«Зачем она пускает меня домой? Ведёт себя как с равным, – размышлял Шпана, тяжело сглатывая слюну. – Нет. Она не такая. Она очень воспитанная, интеллигентная. Она вообще моя учительница по английскому». – Свободной ладонью он стёр пот со лба, во рту пересохло, жар пылал на щеках. Данила прошёл на кухню, охладил лицо водой из крана. Постояв, о чём-то споря в мыслительном диалоге, припал губами к холодной струе и пил до тех пор, пока желудок не наполнился водой, напомнив о слове «аквариум».

– Сейчас обратно польётся. Или лопну. – Данила вернулся в комнату, подошёл к дивану и опустился на колени.

Пальцы нежно гладили волосы спящей Ирины, глаза пожирали прекрасные холмики, прикрытые шёлковой тканью. Пальцы скользнули с волос на горячее ухо.

– Температура, – прошептал Шпана. Кончики пальцев погладили мочку. «Золотая серьга мешает, – нервничал Данила. – Вот». – Он медленно выдохнул горячий воздух, подушечками пальцев тронул пульсирующую венку на шее Ирины, тут же одёрнул ладонь. Отдышавшись, Шпана повёл ладонь по румяной щеке; пальцы коснулись уголка рта, прошли по подбородку, спустились по шее ниже, продолжая гладить, опускались сантиметр за сантиметром. Движения осторожные, нежные привели подушечки пальцев к вожделенным холмикам, остановились у их подножия, чтобы передохнуть перед дивным и опасным восхождением.

Шпана не сводил настороженных глаз с лица Ирины, даже забыл, как дышать. Сердце колотилось в висках, не хватало кислорода. Совесть и стыд на мгновение возроптали и заглохли. Наконец-то Шпана опомнился, полной грудью бесшумно вобрал воздух до боли. Капля пота сорвалась с на секунду зажмуренных глаз. Время для Данилы остановилось, а предательская капля набирала скорость и перерождалась в гирьку. Её полёт стал мчащейся вечностью, за которой никак не поспеть. На лице Шпаны взорвался испуг: крылья ноздрей часто вздрагивали, разрез сжатых губ искривился, подбородок с лёгкой щетиной отвалился, пульсирующие вены на жилистой шее вздулись. Данилу взбеленило, что невозможно было поймать эту «потливую» каплю, которая небольшой гирькой ударила по разрумянившейся щеке Ирины и приклеилась.