– Данила, поостынь. Ты как разговариваешь? Что с тобой? – Ирина часто непонимающе моргала и, казалось, вот-вот расплачется. – Я попросила для меня почитать. Всего-то. Для… меня, понимаешь. – Ира отвернулась к стене, кашлянула в кулак.

Шпана с испуганным лицом подскочил на колено перед диваном, обхватил ладонь «своей милой англичанки».

– Извини. Я не хотел. Пожалуйста. Я не на тебя злился. Я… – Данила искал слово, как сказать. – Ты… Ты… умираешь? – Его ладонь несмело погладила по волосам Ирины.

Ира соскочила с дивана, шлёпая босыми ногами по полу, направилась в ванную, по дороге пнув гитару.

– Не говори чушь! – бросила она через плечо гневным тоном.

– Ага, а то я не понял, – шёпотом произнёс Данила. Он сел на диван, раскинув колени, не выпускал книгу из рук и видел себя – бабкой, склонившейся над разбитым корытом.

Прошло полчаса. Шпана сидел неподвижно, вслушивался в звуки. Ему казалось, что стрелки часов на комоде не тихо-мирно тикают, а бьют по слуху огромным колоколом и добавляют молотом.

Ирина вышла тщательно причёсанная, на губах помада. Шею обвивал другой платок, на переносице сидели очки от близорукости.

– А ты, значит, о смерти не думаешь? – Она опустилась на диван подальше от Данилы. – Правильно. О ней мы начинаем думать, когда подкрадётся и заглянет в глаза. Нет, не подкрадётся, а подбежит. – Она как-то тяжело вздохнула – вероятно, с болью. – А когда вы дерётесь улица на улицу, там у вас, наверное, ножи, колья, цепи… Неужели ни разу не приходила мысль, что нож может достаться тебе?

– Нет. Вообще нет мыслей. Только как покрепче достать ворога. Наоборот, – глаза Шпаны загорелись, – бежишь толпа на толпу, хочется быть первым, врубиться в чужую массу и кромсать хайла, бить, разбивать челюсти, помогать друзьям… за друзей. Только после драки немного поразмышляешь о том, если пацана какого-то порезали. Или грохнули. А так, наоборот, вспоминаем, ржач гремит, обсуждаем кому и как репу расколотили, кому башку пробили. И, конечно, отмщение, всё кипит. Особенно, если проиграли.

– Безумцы.

– Ну так. Безумству храбрых поём вы́ песни!

– Хотя бы раз задавались вопросом – зачем?

– Пока будешь задавать «зачем», – усмехнулся Данила, – получишь в челюсть «почему».

– Тогда уж «потому».

– Или так, – кивнул Шпана.

– Чай поставить? Кинь ты эту книгу. – Ирина взяла поднос с журнального столика, ещё раз тяжело вздохнула. – Не хотела я тебе ничего прививать.

Данила наблюдал, как еле заметно виляя бёдрами, Ира скрылась за дверью кухни.

– Мне снова кажется? – чуть слышно спросил Шпана. – Я не буду чай! Мне не приноси!

***

В комнате царила тишина и властвовала жара от работавшего АГВ. В полумрак зала приятно вклинивался поток света от настенного хрустального светильника. Серебряный поднос на журнальном столике вобрал в себя крошки от пирожных и блюдца с чашечками, фантики от конфет. Ирина улыбалась над надувшимся животом Данилы от съеденных шести пирожных, трёх пирожков и кулька шоколадных конфет; с довольным разомлевшим лицом он сидел на диване раскинув ноги по полу и иногда икал: а то – мне чай не приноси.

– Я немного посплю, хорошо? – Ирина подала Даниле книгу. – Возьми, почитай. Не заскучаешь.

Он ответил ленивой улыбкой – настолько ленивой, что казалось, чьи-то невидимые руки из-за спины растянули ему рот на безмятежном лице:

– «Капитан сорви голова». Уже читал. Раз десять.

– Раз так, тогда, пожалуйста, помолчи, помечтай. – Ирина легла на диван головой к Даниле. Через несколько минут она впала в дремоту, и чуть позже тихо мерно засопела.

– Спишь? – прошептал Шпана. Глаза натолкнулись на верблюжье одеяло в ногах «милой англичанки». Он приподнялся, чтобы накрыть и замер. Взгляд бегал с места, где ворот халата слегка приподнимался, давая наблюдать начало подъёма груди, – на подол халата, где угол сполз, оголив красивое налитое бедро.