Оля замерла, взгляд опустошения запечатлела природа, знойная пустыня легла на сердце, заполнила душу. Слёзы проделывали блёклые русла на щеках. Она смотрела на Филата с отвращением и непониманием.

Медленно, одним за другим, пальцы Сергея разжимались, освобождая из плена ворс синий кофты. Звоны набата били в голове, созывая частички разума к свету. Бешенное отчаяние Сергея, переходило в ужас. Запоздалое понимание кувалдой огрело разум: превознёсшись и топя друга – пхнул глубоко в гнилое болото – себя! Ольга теперь презрит. И если простит – осадок в её сердце не оставит просвета на взаимность: любую, будь то дружба или любовь. Сергей безвольно опустил руки, склонив голову; лицо исказилось в гримасе самопрезрения.

Дав волю слезам и рыдая, Оля сбежала со ступеней, бросилась по холодным лужам, разбивая хлёсткую стену ливня. Мысли возносили моления: «Мой боженька, пусть он не последует за мной. Умоляю. Умоляю. Умоляю. Не пускай его. Умоляю». Но бог не внемлет мольбам. За спиной шлёпающие по лужам шаги догоняли.

– Оля, прости! – Голос Сергея воздвиг в голове Ольги немыслимую панику. – Подожди! Прошу не беги! Прости!

– А! А-а-а! – Ольга закричала так, что Филат испугался. Её сердце колотилось, рвалось убежать, спрятаться. – Нет! Мамочка, где ты?! – Лицо тряслось, ужас застыл в горестных широких глазах.

– Оля! – хлестнул Ольгин слух голос Филата – рядом за её спиной.

Взвизгнув, Ольга обернулась. Она качала головой, выставив перед собой ладони, которые образами запечатлелись в глазах Сергея: тонкие кисти, хрупкие белоснежные пальцы.

– Нет, не надо, – умоляла Оля. – Пожалуйста, не надо. – Она споткнулась о корягу, упала, громко вскрикнув. Лужа, грязь обдали её лицо, сквозь сжатые пальцы полезла чёрная жижа. – Не бей, Серёжа.

Филат упал перед Ольгой на колени в грязную воду. Схватил за кофту и потянул:

– Прости. Скажи, что простишь. Если не простишь – нож в себя воткну. Ты меня знаешь.

– Нет, нет. – Мёртвая хватка Оли держала куртку на запястье Сергея. – Не доставай… не доставай нож. Я боюсь, боюсь. Прошу.

– Скажи.

– Да, да, – кивала Оля, сырые волосы липли к щекам. Ладони дрожали, отгораживаясь. – Только не надо. Не будешь бить? Не будешь? Отпусти меня, ладно? Хорошо, Серёжа? Не ходи со мной. Ладно? Пожалуйста.

Филат замер, не сводил глаз с её лица, не понимая самого себя.

– Я пойду, можно? – Оля поднесла к глазам дрожащие ладони и медленно вытерла слёзы, размазав грязь по щекам.

Сергей молчал.

Оля медленно поднялась из лужи, повернулась, склонив голову; запутанные сырые волосы свисали грязными прядями. Прижав уши ладонями, она поспешила в родные стены к родным – маме, папе, братикам. Именно братикам. На её письменном столе у стены в серебряной рамке тихо жила фотография – малыша с пустышкой во рту. И Оля обращалась и жила с ним как с живым.

– Мамочка, папочка, милые братики, – шептали её губы. – Мамочка, папочка, родные братики. – Ольга бежала, видя перед собой страшную жизнь. – Мамочка, папочка, родные…

Из кармана куртки Филат достал нож. Пустой взгляд проследил, как Оля скрылась за домами. Встрепенувшись и психанув, Сергей ударил грязным лезвием по тыльной стороне ладони.

– Я не хотел, девчонка. Не хотел я, Оля!

Ноги привели Шпану к заброшенному остову спортивной школы, поселившаяся лень в теле не желала обходить стройку, чтобы зайти по ступеням. Он положил локти на бетонную плиту и закинул ногу, репейный куст прилепил шарик-ёж к носку правой щиколотки. Данила нервничал, громко хлопая отряхнул ладони; шершавая грязь размазалась по подушечкам пальцев. Он окинул недовольным взглядом куртку и брюки. «Грязный как свинья. Мокрый как свинья, окунувшаяся в мокрую грязь. – Тусклый взгляд промчался по серости бетона. – Костерок не помешает. Спичек нет. Доски можно в подвале выломать, если остались после строительства плотов».