***

Филат откинул затылок на спинку кресла, кулаки покоились на животе, скрещенные в лодыжках вытянутые ноги лежали на пуфике. Тапок слетел от нервного дёрганья ноги. Отражение в чёрном экране выключенного телевизора показывало ковёр за креслом. На диване, который летом вбирал всю пыль из открытого окна с проезжей дороги, лежала жирная кошка, Маркиза. Кот Кроха притаился на крышке серванта, готовился к прыжку, медлил. Из кухни прогремел бравый голос отца Сергея. Эльвира Прохоровна продолжила ему рассказывать, как сегодня на заводе привели парня с почти оторванным пальцем. Кот Кроха спрыгнул с серванта на ноги. Сергей вздрогнул, веки дёрнулись, но глаза не открылись. Он подтащил кота к себе, погладили шёрстку между ушами. Одобрительное мурлыканье успокаивало бушевавшие эмоции.

«Данила – что творит, а? Ему досталась принцесса-девчонка, можно сказать, нарядили и рядом усадили. Только бери и пользуйся. Иначе – под Савахом давно бы лежала. Думает, никто не знает, что к «англичанке» домой ходит. Пацанов избегает. Неужели в эту старуху и правда втюрился. Конечно, коза такая, нормальная. Но училка же! И не в этом дело. Ольга! любит его, – и этим всё сказано. Меня бы так любила, стихи подносила. Никакая богиня не нужна. Она сама богиня. Она! — Данила, – богиня-то – Ольга!»

– Серёжа, котлеты с макаронами будешь? – Эльвира Прохоровна выглядывала из-за угла кухни. – Компот остыл, холодненький

– Буду, мам.

– Иди тогда.

– Вы поешьте, я позже.

– Хорошо.

Филат поднялся, скинул кота на кресло. Недовольный Кроха спрыгнул на пол и скрылся за дверью прихожей. Сергей поискал глазами Маркизу, но та с дивана куда-то запропастилась.

Сергей подошёл к серванту и засмотрелся на статуэтку балерины. Её он видел тысячи раз, но надо было куда-то деть пустой взгляд, место освободить мыслям. Взгляд зацепился на шествии слонов, задравших хоботы; фарфоровая шкатулка с хохломской росписью распласталась черепахой. Карандаш и ластик улеглись на кипе документов, готовых грохнуться с высокого угла.

Сунув кулаки в карманы трико, оттянув, Сергей взглянул на улицу, расплывающуюся за стеклом. Ливень – как последняя падла достал. Глаза прищурились, внимательно всмотрелись. Сергей вытянул шею, лбом коснулся окна.

– Что за шляпа без зонта наяривает? Ах да, это же наш Данила. – Брови поползли наверх. – О, о, от «англичанки» ноги вострит. Не домой. А куда? Вот партизан. Но дружбана не проведёшь.

Сергей выискал глазами брюки, примостившиеся на табурете возле шкафа. В спешке натягивая водолазку, он провожал спину друга неотрывным гневным взглядом, в мыслях вламливая ему хорошие, увесистые подзатыльники из-под кулаков в чугунных перчатках. Филат спешил: дабы друг лучший в каплях дождя не потерялся! Он умеет.

– Мам, позже поем! – крикнул Сергей. – Нужно в одно местечко сбегать, – и очень тихо договорил, – одного осла оседлать.

– Куда, сынок? Остынет ведь.

– Позже, мам. – Сергей схватил куртку, подбежал к окну, чтобы удостовериться – не растаял ли друг как несъедобный сахар в дождевой воде. – «Олька? И Олька здесь! Вот бесят, эти двое слепых, барахтающихся в темноте собственной любви».

Ольга хвостиком следила за своей любовью, промокла и походила на бездомную бродяжку. Жалость сжала сердце Сергея: «Волосы свисают как… паклями. Вот… Данила, сделать бы тебе нос как у клоуна да щербатую улыбку, в которой лишь один зуб и тот надломленный. – Филат швырнул под руку попавшуюся тряпку. – Оба они уроды. Ненавижу. Ну на фига Данила мне друг? Ну на фига мне безумно нравится эта кобыла, Оля. Ну почему она любит этого хмыря болотного. Красавец что ли, в толк не возьму?»