Неуловимый миг – и рефрижератор намертво приторочен к берегу. Заглушили двигатель, а разбуженные волны всё шлёпались о «Волочаевск». Не успели спустить трап, как началась разгрузка. Гусиные шеи кранов зависали над горловинами трюмов, в свете прожекторов клевали груз. «Вира! Майна!» – понеслось над водой. И вой лебёдок, и предупредительные звонки.

Постепенно палуба «Волочаевска» опустела. Юноша обернулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Человек с гладко зачёсанными волосами приветливо улыбнулся. Юноша смутился. Человек, попыхивая сигаретой, подошёл поближе.

– Сын у меня такой же, как ты, – произнёс он слежавшимся от долгого молчания голосом. – Скоро пойдёт в армию…

– Сыну я всю душу отдавал! – сказал он с чувством. – Сейчас стал меня забывать, другая семья…

Человек, казалось, ссутулился ещё больше. Глядел, как из – за сопок наползает чёрная темь. Юноша догадался, что именно его сутулую фигуру он видел в прошлые вечера на носу «Волочаевска». Одинокую фигуру человека, обращённую к океану.

Витёк мудрил над раскрытым чемоданом, пытаясь поместить в него детали радиолы. Анатолий и Морозов вновь изнывали от хохота. «Барахольщик! Вот барахольщик-то!» – выкрикивал Анатолий между приступами безудержного смеха. Витёк угнулся и, не обращая внимания на насмешки, комбинировал, как лучше уложить в чемодан всё его содержимое, которое он вывалил на постель Анатолия. Там было немного вещей из одежды, дембельский альбом, толстая полиэтиленовая папка с фото, письмами и открытками, вазы и пепельницы, вырезанные из тутовых грибов в лесу, в минуты досуга. В вазы и пепельницы были вложены раковины и колючие шары морских ежей. Имелись также складной нож, пассатижи, пузырёк клея БФ–2. С помощью пассатижей и ножа Витёк снял с шасси трансформаторы, платы, конденсаторы, срезал провода, оставив голую металлическую раму. Добытые детали он кучкой поместил на дно чемодана, пристроил к ним вазы и пепельницы, сверху положил альбом, папку и вещи. Повозившись, застегнул молнию, после чего чемодан приобрёл форму шара. Спрятав его в рундук, он задумчиво уставился в черноту отдраенного иллюминатора, как некогда смотрел на улицу своей родной деревни.

Морозов, до пояса голый, лежал на койке – левая рука под головой, в правой сигарета, пепел с которой он, не глядя, стряхивал в консервную банку на полу.

– … Он написал заявление, чтоб каждый месяц ей переводили из зарплаты сто рублей, – лениво рассказывал Морозов. – А в море ему приходит исполнительный лист. Она, оказывается, как проводила его, тут же ушла к другому и на алименты!

– Деньги-то они любят! – злобно произнёс Анатолий. – Моя, бывало, когда получка, так и вьётся около меня!

Витёк, слушая, задумчиво крутил ус. Юноша на своей верхотуре уткнулся в книгу «Остойчивость судна и борьба за его живучесть». Он приметил её ещё два дня назад, в красном уголке у студентов. Книга попала туда, по – видимому, случайно, валялась ненужная, и сегодня он решился взять её почитать.

– Моя первая деньги не жала, – самодовольно ухмыльнулся Морозов. – На целине мы с ней познакомились. Муж у неё бригадиром трактористов был, весной утонул. Вскорости после этого мы с ней и сошлись. Я, говорит, тебя ещё год назад заприметила. Думаю, мой будет! Удалая баба. И дети у нас с ней хорошо получались… Хе – хе. Выпить только любила. Ну, она пьёт и я! А что мне делать? Потом, чувствую, спиваюсь. Уехал к сестре…

– А со второй тёща заела! С ней жили, не к сестре ж вести бабу. Гундит день и ночь, зачем ты с ним связалась, он тебе ничего не приносит! А я устроился кочегаром в котельную, сто двадцать минус подоходный, минус алименты за двоих… До драки дошло. Как-то с одним выпивал, он говорит, уезжай, они тебя посадят. Адрес дал, он сам плавал тут.