– Почему, господин барон? – наивно спросил де Лувиш.

– Да потому, сударь, – от души расхохотался новоиспечённый капитан мушкетёров, – что для этого я должен буду арестовать себя сам!

– Но это, должно быть, не единственная светлая сторона, – вставил Фронтенак, – иначе я назову вас самым большим бессребренником при дворе.

– О, я далёк от этого, сударь. Жалованье капитана составляет сорок тысяч ливров в год.

– Бесподобно! – воскликнули разом Бриенн и Лувиш.

– Да, недурно, – согласился и д’Оллонэ, – однако это счастье должно было вам чего-нибудь стоить, дорогой барон?

– Есть немного, – уклонился от ответа Лозен.

В эту минуту маленький паж, пробравшись сквозь толпу, окружившую героя дня, вручил ему записку. Бегло пробежав её глазами, капитан просиял и обратился к собравшимся:

– Прошу извинить меня, милостивые государи.

– О, не стесняйтесь, господин барон, – улыбнулся Фронтенак, – вероятно, не мы одни хотим поздравить вас с этим назначением.

Раскланявшись, Пегилен поспешил было удалиться, но у дверей столкнулся с де Вардом, ожидавшим случая перемолвиться с бароном. Холодно ответив на почти шутовской поклон молодого человека, Лозен спросил:

– Вероятно, я могу быть вам полезен, граф?

– Хотел лишь засвидетельствовать вам своё почтение и присовокупить свои поздравления к уже полученным вами от этих господ. Только что я имел честь высказать им своё мнение о том, что вы больше подходите для этой должности, нежели ваш предшественник.

– Я, право, смущён вашими словами, любезный господин де Вард, но, к стыду своему, вынужден констатировать, что вы преувеличиваете мои скромные достоинства. И главное моё стремление – не посрамить звания преемника господина д’Артаньяна, которого я ставлю выше всех известных мне дворян.

Добив де Варда ослепительной улыбкой, свойственной лишь ему одному, барон быстро направился к одной из уединённых галерей в то самое время, когда из неё выходил военный министр. Пегилен сдержанно поклонился. Лувуа побледнел. Его рука опустилась на эфес шпаги. Он скривил губы и не ответил на поклон.

В любое другое время щепетильный гасконец не преминул бы обратить внимание на вызывающее поведение Лувуа. Сейчас, однако, его увлекала более могущественная сила, не давая остановиться ни на миг. А потому он прошёл мимо принявшего угрожающую позу министра со спокойствием, которое сделало бы честь даже олимпийским небожителям и графу де Ла Фер.

Миновав коридор, барон очутился в нише, которая, как и десятки ей подобных, служила передней чьих-то апартаментов. Судя по расположению комнат в одной галерее с кабинетом Кольбера и покоями герцога Ангулемского, занимавшая их особа принадлежала к королевской семье. Лишним подтверждением тому послужило лёгкое замешательство, охватившее обыкновенно решительного дворянина, и те лихорадочные усилия, с которыми он пытался поправить безукоризненно сидевший парик.

Открыв наконец дверь, де Лозен проник в гостиную, где перед большим зеркалом сидела сама Великая Мадемуазель – герцогиня де Монпансье. Принцессу причёсывали к вечернему приёму. На столике перед ней лежали драгоценности, которые она поочерёдно примеряла. Увидев в зеркале Пегилена, дама с обворожительной улыбкой обратилась к нему:

– Я счастлива видеть вас у себя, барон. Вы, однако же, не балуете меня своим вниманием. Это не очень любезно со стороны такого галантного кавалера.

Пегилен стоял как громом поражённый. В голове у него невольно промелькнула мысль о том, что если бы сегодня утром кто-нибудь поведал ему, что, дочь Гастона Орлеанского станет упрекать его в холодности, он не счёл бы обретение патента столь уж непомерной радостью. Тем не менее, мгновенно овладев собой, он отвечал самым нежным голосом: