Потом, сколько потолок не скоблили и не белили, Николаевы мозги всё равно проступали. Мария так и не успела разобрать потолок и поставить новый, как собиралась. Наступило смутное время, когда власть переходила из рук в руки, злополучный дом сгорел. А Костя Вронский, погиб на Иртыше, когда уводил из под носа у белых свои пароходы, которые Вронский старший передал советской власти. Теперь в Омске есть улица его имени. «Но что толку от того, что люди живут на улице имени молодого талантливого человека – инженера по пароходам. – Думала Евдокия Фёдоровна. – Он то погиб во цвете лет, как и мой мальчик. Его мать Мария не справилась с горем и умерла, не дождавшись сорокового дня со смерти сына. А вот я живу. Кому кроме меня нужны мои младшенькие Таська и Кенка?»

Новоселье справили скромно. Из старой мебели, что хранилась в сарае, в квартиру всё не поместилось, и Пелагея раздала родне остатки былой роскоши.

Младшие дети уже спали, когда Пелагея и её старшие дочери Агния и Мария сидели в кухне и вспоминали, своё былое житьё – бытьё на Миллионной. Школу, где все ученики собирались на завтрак у большого самовара, который кипятил дворник, сумочки для тетрадок, которые отец смастерил из своих старых портфелей. Собаку Динку, большую верную дворнягу, и детдом, где целый год трое младших детей – Маруся, Тася и Кена переживали голод в восемнадцатом.

Пелагея всплакнула и опустила руку в карман фартука за платком, утереть слёзы.

– Смотрите, девочки, что в кармане завалялось. Откуда не знаю. – И Пелагея Фёдоровна выложила на стол колоду игральных карт.

– Мам, а ну давай погадаем на новом месте – на сейчас, через час, к вечерочку, на всю ночку! – Засмеялась Агния.

– А давай! – И Пелагея ловко стасовав карты, со совами: – На сейчас! – Выкинула одну на стол.

– О, Господи! – Сказали хором мать и дочери и перекрестились. Выпал пиковый туз. И тут звякнуло и разбилось оконное стекло, и погасла керосиновая лампа над столом. Кто-то выстрелил в лампу с улицы.

– Вот мы горе новосёлы. – Сказала Агния. – Окно не занавесили.

– Нет, дочка, – отозвалась Пелагея Фёдоровна. – Быть в этой квартире чему-то похожему на этот случайный выстрел. Но раз мы все остались невредимы, то и в другой раз, никто не пострадает.

В сорок четвёртом году, когда Пелагеи Фёдоровны уже не было в живых, её внук, старший сын Агнии Юрий, чуть не убил своего младшего брата Бориса, офицерским кортиком, в этой самой кухне.

В каждом многоквартирном доме, обязательно найдётся хотя бы одна семья, где любят выпить. В нашем подъезде было две таких семьи, которые почти каждые выходные кооперировались, чтобы посидеть за рюмкой чая, в приятной компании друг друга. Одна такая семья Соловьёвых, состояла из пожилой тёти Вали, и её сына Александра, который совсем недавно вернулся из мест не столь отдалённых. Александр отсидел пятнадцать лет, и вернулся домой на уровне сознания того двадцатипятилетнего молодого человека, которым угодил за решётку. Первое, что он сделал – вынес на балкон колонку от магнитофона и сутками напролёт крутил блатные песни. Ему было невдомёк, что так больше никто не делает, даже подростки. Мода на «озвучку» улицы, прошла лет десять назад.

А ещё, в первые месяцы после возвращения домой, Сашка строил из себя главного на районе, некое подобие смотрящего в воровской среде. И было смешно до колик, когда этот совершенно отставший от жизни «неандерталец», пытался доказать подвыпившему преподавателю философии, как надо правильно верить в бога. А Юрий Палыч, тот самый дипломированный философ, на – раз, два, обратил Санька в мусульманство. Правда, ни тот, ни другой, на утро и не вспомнили про свою пьяную «дискуссию», но зато повеселили соседей. Потом Санёк завязал с этим своим хобби – «строить» всех подряд, говорят, что после того, как ему кто-то помоложе и пошустрей, просто вставил пару раз в солнечное сплетение. И Саня намёк понял. Он быстро переключился на занятие более приятное – контролировать точки, где нелегально торговали спиртом. Сашкин контроль, кстати, весьма, условный, быстро свёлся к тому, что Саня был просто в курсе цен и качества товара, и довольно часто сам отоваривался этим «горючим», для последующего его употребления в той самой приятной компании.