Кирюх, я думаю, мы вообще никак не сможем. И я тороплюсь очень. Можно собраться?

Я складывала вещи в пакеты, которые Кирилл подготовил, а он сидел рядом на табуретке, следил за мной, как пес за мячиком, и молчал. Я нашла в шкафу одежду, которую давно не носила, – много цветных колготок, свитшоты с принтами динозавров. Я забрала свою любимую походную металлическую кружку. Из коробки с ненужной техникой, которую жалко выбросить, вытащила какие-то провода, неуверенная даже, что они мои, пленочный фотоаппарат, в котором была отщелканная еще год назад пленка, и диктофон.

Можно тебя обнять?

Голос Кирилла звучал так, будто кто-то дернул за натянутую нитку. Мне стало обидно за него, поэтому я стояла, прижавшись, и считала: десять, тридцать, тридцать пять. На шестидесяти я аккуратно высвободилась, он провел рукой по моим волосам, и я посмотрела, не осталось ли что-то на его ладони.

Я пообещала, что книги заберу потом, когда куплю книжный шкаф, и вышла на Советскую. Уже поздно, вокруг никого, и снова пахнет свободой, я будто расправилась, только пакеты эти – пять набитых пакетов, не тяжелые, но нести неудобно, нужно вызвать такси. Я представила, как приношу эти вещи в дом Юлианны, в свою комнату, и раскладываю в шкафу, они все мятые, а полиэтилен шуршит. Дышать стало труднее. Я вспомнила, как Кирилл сморщился и провел ладонью по лицу, когда я похвасталась свитером из секонд-хенда. Он сказал: «Вер, ну ты же не знаешь, кто это носил, ты же не знаешь, какая там энергетика, вещи все помнят». Мы тогда, конечно, кричали, а потом я извинялась и много раз уточняла, не обижается ли он, и обещала, что отдам кому-нибудь этот свитер, и спрашивала, не хочет ли он, чтобы я выкинула его прямо сейчас, потому что, если ему неприятно знать, что свитер лежит у нас, – я сейчас же его выкину, и на все его «нет» и «все нормально» я продолжала задавать те же вопросы, меняя слова местами, и злилась, что мне вообще понадобился какой-то свитер, я же просто насмотрелась видео про фастфешен и гиперпотребление, решила, что нельзя больше покупать одежду в массмаркете, решила стать лучше, примкнуть к тем, кто лучше, и это было так глупо, потому что теперь я обидела самого важного человека в своей жизни. Тот свитер забрал друг Кирилла.

Я смотрела на пакеты и представляла, как эти чужие вещи из чужой жизни заражают мои. Я представила, как через пару недель посыпятся волосы, Лидия решит остановить работу с соцсетями, мое тестовое для визуальных новелл затеряется в почте, а я буду гадать, что же не так, почему навалилось все сразу, и не узнаю, что дело в оранжевых штанах клеш, лежащих в шкафу. Я говорила себе: «Это все бред, не поддавайся» и вызывала такси. Я не пристегнулась и ерзала по заднему сиденью, пересаживаясь то к левому окну, то к правому, пыталась вспомнить в деталях, о чем я кричала тогда Кириллу, как убеждала его, что энергетика – чушь, а вещи – это просто вещи.

Я вспомнила о бабушке с белыми волосами. Когда я стала превращаться в подростка, у нее заболели ноги и она перестала ездить в далекую страну. Ей только звонили каждый день внуки – и рассказывали, чему научились в школе, а акцент их становился все сильнее и сильнее. На стену в спальне бабушка наклеила огромную фотообоину с видом одного из городов этой страны. Я старалась не заходить туда – это напоминало мне, что даже в больной бабушке есть что-то, до чего я не могу дотянуться. Когда я подходила к ее дому, становилось трудно дышать. Я смотрела, как она режет лимон тем же ножом, которым только что резала лук. Она спрашивала, появилась ли у меня в этом учебном году химия. Я пила черный чай с луковым привкусом, одну чашку, вторую, но это не помогало – что-то застревало в горле.