Что касается нищей, как уже было сказано, Молдавии, то здесь обычным распространенным блюдом была, я бы назвал, молдавская тюря: обутые в рваные постолы молдаване хлебали из глиняных мисок вино с накрошенными туда кусками мамалыги.

    В некотором отдалении от центра, неподалёку от шумной цыганской слободы, высилась над рекой древняя, почти не тронутая, однако, временем, толи турецкая, толи еще генуэзская, очень таинственная и живописная крепость. Если бы речь шла о символах, то я бы сказал, что символом Сорок она как раз и была, да и до сих пор остаётся. Стараясь сохранить свое былое величие, она поглядывала на украинский берег, четко отражаясь в днестровских волнах и была для нас, юных тимуровцев, – излюбленным местом наших героических заморочек, а для ближайшей округи – сколь ни прискорбно это признать – ее романтические казематы с бойницами служили не более чем удобным и потому широко используемым – отхожим местом. Сейчас там создан действующий городской музей.

    За другой, противоположной от крепости частью города, начинались буковые и дубовые чащобы – лесной массив, где мы тоже любили слегка попартизанить, но делали это, наверное, по причине дальнего расстояния, нечасто.

   Такой вот и был он, далекий сейчас от меня и в пространстве, и во времени, мой первый город – город Сороки.     Мы по прежнему поддерживали с дядей Семёном родственные связи, но его былая молодецкая дружба с Петром Яковлевичем, по понятным причинам, разладилась. Жил он в домике, обнесенном садом с очередной своей женой, черноволосой и сильно смахивающей на цыганку или, даже, на Кармен, как мы ее представляли, молодой и беспечной женщиной. Она рисовала акварельками какие-то кукольные личики и, кажется, этим и зарабатывала. Сами эти рисунки, видимо, по причине их профессионализма, особого на меня впечатления не произвели, я просто воспринимал их как обычные книжные иллюстрации. Толи дело бессмертные и очень понятные шедевры тети Фени…

    Работал дядя тогда почему-то главным бухгалтером – вот оно, прохиндейство – уездного отдела народного образования или, сокращённо, УОНО. Находилось это учреждение неподалеку от нашей квартиры, а поскольку ни в нашем доме, ни во дворе почему-то не было туалета, мы вынужденно его постоянно навещали, благо, там туалет был. Скоро наши, вошедшие в привычку, визиты, приобрели нарицательное значение. Вместо того, чтобы сказать: "хочу в туалет", у нас говорили: "хочу в УОНО" или "сбегаю сейчас в УОНО". Эта сакраментальная фраза долго еще была в нашем лексиконе, даже тогда, когда мы уже в Сороках не жили.

    Спустя некоторое время у меня родилась моя единственная сестричка Томочка. Ее появление в этом мире произвело на меня сильнейшее впечатление и я, чрезмерно растроганный, написал, в этой связи, первое своё стихотворение, которое, помню, начиналось словами: "По небу полуночи ангел летел и тихую песню он пел"… Это стихотворение мне очень понравилось, но гораздо позже я неожиданно обнаружил, что точно такими же словами начинается одно из произведений Лермонтова… До сих пор не могу понять: толи это совпавший результат творчества двух гениев, толи невольный, с моей стороны, бессовестный плагиат – скорее всего, второе: я использовал то, что прочитал раньше, но успел забыть об этом.

    С рождением сестры – тоже, как и я, искусственницы, хлопот у мамы сильно прибавилось. Ей помогала баба Надя, которая приходила к нам пешком из Севериновки. После смерти деда туда был переведён фельдшером, вместе с семьёй, которая, в свою очередь, пополнилась Эдиком, мой дядя Левко, у которого баба, в общем-то и проживала.