– Да я просто спросил… А-а-а-ай! Твою ж мать!!!

– Эй! Мою мать не трогай!.. Да, к слову! Уважающие себя парни не задают лишние вопросы симпатичным девочкам, – назидательно произнёс брюнет и ещё сильнее выкрутил Тимону руку. Тот громко засопел от боли, прерывисто дыша.

– Сэро, отпусти его! – резко встряла Поспелова. – Наша дружба реально смотрится странно! Мы разные, поэтому Тимофей и не поверил! Я сама виновата! Ведь просила тебя не показывать в школе, что мы знакомы!

Ибрагимов немало удивился её просьбе. Ровесница, жалостливо повторила:

– Пусть Тимофей идёт дальше, пожалуйста!

Сэро молча убрал руки. Степанченко, красный от напряжения, потёр запястье, мельком глянул на растерянную, испуганную одноклассницу, поднял с земли рюкзак и широким шагом поспешил удалиться.

Люба долго ждала, когда Степанченко поменяет своё отношение, но не ожидала стать свидетелем, как обидчика из-за неё реально крутят в три погибели. Девочка искренне, от души жалела злейшего врага, наконец-то поставленного на место человеком, что превосходил его по силе и авторитету. Она проводила взглядом удаляющегося Тимона и повернулась к Ибрагимову.

– Не надо было его бить!

– Почему? – поинтересовался брюнет, но, глядя, как сверстница виновато потупила очи, громко прыснул: – Я лишь пощекотал ему слегка бока! Потому что захотел, а ещё потому, что топать с ним в школу не собирался. Тебя спасать – тем более. И смысл? Вот зачем пожалела? Мало гадостей потому что насочинял? Ещё хочется?

– Мне не нравится, когда кого-то унижают. – Люба подняла на повесу печальные серые глаза.

– А-а-а, понятно! Прикольно задвинула! – усмехнулся он. – А давай толкнём мысль ещё прикольнее. Повторяй: «Мне не нравится, когда унижают меня». Так лучше, согласись?

Люба задумалась, а потом, неуверенно пожав плечами, ответила:

– Наверное…

– Вот в этом и вся Поспелова! – рассмеялся Сэро. – Не обижаешь других, но позволяешь обижать себя. Да-а-а, хорошо тебя выдрессировали!

– Что?

– Не важно. Пойдём, а то опаздываем!

Вдалеке маячила понурая фигура Тимона, чем вызывала у школьницы оскомину.

– Давай свернём!

– Зачем? Чтобы ты несчастного, обиженного Кабана не лицезрела?

– Нет! – поспешно ответила приятельница, чем выдала себя. – Так будет быстрее!

– Не будет. Плохо врёшь, сестрёнка! Топай спокойно.

Василий Михайлович отвлёкся от газеты, заметив, как дочь разглядывает длинные глубокие порезы возле запястья.

– Это что у тебя такое?! – насторожился он.

– А, мелочи! Ходила к курам яйца собирать и зацепилась за два гвоздя, что из откосов торчат. Меньше глазами моргать буду! – выкрутилась подросток заранее заготовленной отмазкой.

– Надо бы мне их вбить! Вечно железяки выскакивают, – порассуждал вслух мужчина да снова вернулся к прессе.

Люба, довольная, что отмазка прокатила, потёрла порезы через ткань. «Тимон столько лет козлил меня, а я его выгородила! Почему стало его жаль? Неужели боюсь последствий? Сэро прав: нельзя постоянно давать себя в обиду. Но дать сдачу Кабану, как это сделал Сэро, у меня кишка тонка. Ладно! Со временем найду способ защититься».

– Э-э-эх, родственники-родственнички! Тридцать с лишним лет живу, а их отношение ко мне ни на грош не поменялось! – горько засмеялся за занавеской брат. – В детстве видели во мне вора и голытьбу, обвиняли в дерьме без суда и следствия, а разобравшись, не извинялись. Сейчас сальными глазёнками заглядывают в кошелёк и завистливо считают мои денежки.

– А это со всеми Поспеловыми они так себя ставят! – поспешила прокомментировать мать тему, бывшую для неё не менее болезненной. – Что я сорняком среди богатой родни росла, что ты, Шурик, маялся…