– Давай я.

Мне ответил голос, похожий на голос Игоря, но, когда я представился, трубку сразу положили. Я повторил. Тот же результат.

Я вижу Неупокоева, с которым у меня впоследствии были проблемы. Он стоит в третьем ряду второй слева. Он пытался навязать всем свою волю. Кому-то удалось. Мне – нет.

Вспомнился Райцын (стоит в третьем ряду первый слева), талантливый человек, но его талант пропал зря. Улица испортила его, и как личность он не состоялся. Однажды в Ленинграде я встретил его и ужаснулся. У него был вид бомжа. Я поздоровался с ним, – он узнал меня и тут же радостно попросил рубль.

Леня Шохор и Алик Абанин, два друга, которые жили в доме Челюскинцев на ул. Восстания. Они и на фотографии вместе – сидят во втором ряду справа крайние. Алик потом стал и моим другом, но он утонул летом после восьмого класса. А Леня, пытался, но не сумел его спасти. И некоторые ребята упрекали его за это. А он переживал.

Сережа Иванов (в третьем ряду справа второй), парень с юмором, говоривший всегда вслух всё, даже тогда, когда лучше было промолчать, большой оптимист.

Вова Владимиров (сидит во втором ряду справа четвертый), вступивший уже в 5-м классе в уличную банду. Однажды я увидел, как он спрыгнул на ходу с трамвая и попал под автомобиль. Мне показалось, что он спрыгнул, увидев меня. Он всегда мне радовался, не знаю, почему. Вова скончался на моих глазах до приезда скорой помощи. Я тогда очень переживал, места себе не находил.

Я помню еще фамилий 10 и еще больше лиц ребят, с которыми я учился. Я помню Финкельштейна (сидит в первом ряду в середине), Гринберга (сидит во втором ряду слева второй), Гессена (сидит в первом ряду крайний слева), Пахомова – рядом с ним, Киренкова (стоит в четвертом ряду первый слева), Немчинова (сидит в первом ряду четвертый слева), Акишина (стоит в четвертом ряду слева пятый, потом он сменил фамилию на Туманов). А вот стоит Котик (между Лопатиным и Ивановым – четвертый справа), он второгодник, и вообще он старше нас года на три. Он вскоре ушел учиться в ФЗУ.

Приехала Аня вместе с Пушкинским театром из Новосибирска. Она пришла к нам, и сразу стало шумно и весело. Я не видел ее с июля 1941 года, когда она по телеграмме приехала за мной на станцию Никола-Палома.

– Ух, как ты вырос! Совсем большой стал, – она обнимала и целовала меня, а я немного смущался. Все же 4 года прошло, и я отвык от неё и других моих тёток.

Приехали Лиза с Кирой. Они поселились у нас в средней комнате. Видимо, не могли остановиться у Рахили. Ведь там теперь с ней жил Натан. Нехватало там только Лизы и Киры.

Лиза все время пела: «ми-а-а-а а-а-а, – и снова – ми-а-а-а а-а-а». Она пела во весь голос эти «ми-а-а-а а-а-а» в комнате, коридоре, на кухне, где мама утром в воскресенье жалила на всех оладьи. Во время одного «ми-а-а-а а-а-а» мама ловко всунула ей в рот одну из оладий. Лиза проглотила ее и спросила:

– Ты мне рот затыкаешь, да?

Дядя Миша остался жить в Москве. Вскоре он нашел себе суженую, – женился на Вере и снимал там какую-то каморку. Вскоре у них родилась дочка – Наташа.

Наконец, появился Золя. Оказывается, он был забронирован, и работал на оборонном заводе где-то на Урале. Теперь рабочие и служащие этого эвакуированного из Ленинграда завода вернулись в Ленинград.

Лёва был где-то в Риге, и прислал письмо, что он жив, здоров и надеется на скорую встречу.

Все говорили, что это большое счастье, что все остались живы. А вот с папиной стороны были потери. Не вернулась папина сестра Эмма, которая была врачом-хирургом в госпитале на арендованном у Финляндии полуострове Ханко.