Слышишь, Шипучка острая моя, ты стоишь бешеных бабок. Хотя нет, нихера не так. 

Ты стоишь всего моего гребанного мира. 

Который я готов уронить перед тобой. И уронил бы. Если б точно не знал, насколько тебе похер на меня. На мой гребанный мир. На мой гребанный бизнес. 

И на меня. 

И что ты никогда, вот просто никогда не примешь от меня даже гребанной ромашки. 

Когда-то принимала. Ромашки. И розы. И пионы. Тогда их было не достать. Но шальной мужик, которому Шипучка здорово ударила в голову, находил. И таскал охапками. А она принимала. Смеялась, удивлялась. 

И глаза ее, хитрые, такие понимающие, такие невозможные глаза, блестели счастливо. И это делало счастливым тебя, тупой ты идиот. И это было единственное счастливое твое время. За всю твою гребанную жизнь. 

Ее квартира с окнами на Неву. Белая ночь, когда видно каждую веснушку на милом носике. Ее глаза. Ее смех. Ее руки, пахнущие медикаментами. И острое, невыносимое счастье. 

Которое ты, мудак, прое*л. 

Просто потому, что был уверен, что это не конец, что еще все будет. 

А оказалось, что конец. 

И больше ничего не было. 

Я иду в душ, потом возвращается с докладом Вася. 

Она доехала. Она дома. 

Час с тренером в зале. 

Хоть и не спал сегодня совершенно, но тело полно энергии. С ней так всегда. После нее так всегда. 

Короткие переговоры по видеосвязи. Пистон московскому офису. Они в отсутствие Ремнева расслабили булки. Олег гоняет по Дальнему. Уже месяц. И ничего пока что утешительного. Сложный регион. Но очень перспективный. Особенно с этой программой. Есть, что взять. 

Мысли о работе привычно увлекают. 

Отвлекают. 

Уносят горечь, которая всегда возникает после встреч с ней, на задний план. 

Я работаю. 

Я держу на плаву империю, которую создавал для нее и для наших будущих детей. 

И которая теперь не нужна ей. И вообще ничего нет больше нашего. И давно. Очень давно. 

Но я все равно работаю, бултыхаюсь, как лягушка в сливках. 

И надеюсь, что сумею взбить масло. 

И  не подохнуть. 

Без нее. 

Москва встречает смогом. 

Сука, как они тут живут? Невыносимо же. 

Привычная грязь на окраинах, привычные толпы в центре. 

Мой небоскреб в Москва-Сити не самый высокий, но я и не ставил такую задачу. Зачем выделяться? Ни к чему хорошему это не приводит. 

В кабинете панорамные окна. 

И небольшая уютная комната в глубине, где отдыхают глаза от вида Москвы. Москвы, которую я терпеть не могу, если честно. 

Пока проверяю отчеты и принимаю нескольких заместителей Ремнева, машинально отмечая, кто из них осмелел настолько, чтоб попытаться пролезть на его место, думаю только о работе. 

Всегда меня это выручало. Погружение в бизнес. 

Спасало. 

Своих детей нет. 

Но бизнес – мой ребенок. Единственный, которого мне, похоже, светит иметь. 

Моя женщина, единственная женщина, которую я люблю, не хочет иметь от меня детей.

А я не хочу детей ни от кого другого. 

Поэтому вопрос закрыт. 

Еще пару лет назад, когда  планировал кардинальные изменения, я хотел все оставить на Ремнева, которого, можно сказать, для этой должности и вырастил. 

Но потом моя Шипучка опять зашипела неправильно, и я не стал торопиться. Уйти всегда успею. Сразу в могилу, скорее всего. 

Потому что без дела я долго не выдержу, а она не захочет быть рядом, что заполнить мой мир. 

Поэтому я работаю. 

Смотрю на заместителей, прощупываю взглядом. И да, чуйку тоже подключаю. Она не раз помогала шальному мужику Сухому избежать пера в бок. 

Она и сейчас помогает. 

Жаль, только с Шипучкой не прокатывает. 

6. 6. Примерно двадцать лет назад.

Звонок в дверь врывается в мой тяжелый послесменный сон настолько резко, что я, вытаращив глаза, сажусь на диване и какое-то время дико смотрю перед собой, не понимая, в какой реальности нахожусь.