Зачем я вообще влез в это паскудное дело? Я все чаще и чаще задавал себе этот вопрос. Ответа на него я не находил, но каждый раз, когда я думал об этом, перед лицом статичной картинкой становилось бледное лицо Алексея и фраза, брошенная им в отчаянии – «Помоги мне, пожалуйста!». О какой помощи могла идти речь? Об установлении факта измены или об его опровержении? Что это меняет? В чем тут была помощь? В случае отсутствия подтверждения я еще могу себе представить развитие событий, ну а как быть сейчас? Неужели он Алку бросит в таком состоянии? Я задумался об этом и понял, что не знаю ответа. Даже у хорошо знакомых людей, как оказалось, есть пара скелетов в шкафу. А с Дымом мы были даже не близкими друзьями, а скорее очень хорошими товарищами. И что может сделать человек в таком состоянии, и при таких условиях, вообще было сложно себе представить. На мгновение я испытал унизительное чувство страха и беспомощности. Нужно было выбираться из этого потока пока не поздно. Пойти и сказать ему, что ничего не получается узнать. Сбежать короче. Оставить его одного в этом незавидном положении. М-да.

«Помоги мне, пожалуйста!».

С другой стороны – ну чем я мог помочь? В этой ситуации я в любом случае выбирал одну из сторон между людьми, которые были близки.

Ну а чем, чем я действительно могу помочь? Я же не врач! На мгновение я замер, словно хватаясь за эту мысль, которая будто вспышка осветила на мгновение ответ на этот вопрос. Вспыхнула и погасла. Но я уже знал ответ.

Алексей открыл входную дверь и тут же ушел в сумрак квартиры. Во всех комнатах был выключен свет, и только в спальне горел мягким светом небольшой светильник на тумбочке Аллы. Дым посмотрел на меня с напряженным ожиданием – он подумал, что я пришел к нему с информацией. За те дни, которые мы не виделись, товарищ похудел и осунулся еще больше. На него жалко было смотреть. Два снаряда, вопреки всем законам физики, попали в одну и ту же воронку и два взрыва, кома жены и ее возможная измена, разорвали его тело и душу на мелкие кусочки. Во всяком случае, именно такая аналогия пришла мне на ум, когда я наблюдал за его растерянными и нелепыми движениями.

– Привет, Андрей. Проходи, садись. Что-то важное?

Голос абсолютно безжизненный, словно ему было все равно, что он сейчас услышит.

– Я…

– Подожди. Не продолжай.

Дым посмотрел на меня, и я все понял. Ему на самом деле стало все равно. Он уже жалел, что попросил меня об этом не так давно.

– Это все неважно. Не хочу слышать. Как бы там ни было, это не имеет значения. Я сейчас, знаешь, – он замолчал на несколько секунд, и тут я увидел легкий влажный блеск в его глазах, – после этой аварии на наши взаимоотношения с Аллой совсем по-другому посмотрел. Вот так живешь, живешь… И вроде все стабильно и хорошо. А потом – бац, и не стабильно, оказывается и не хорошо. Слетела какая-то иллюзия, а истинные чувства обострились. И знаешь что? Я только сейчас понял, как я ее сильно люблю! Понимаешь? – глаза уже не просто блестели, по щекам побежали тщетно сдерживаемые слезы, – Я… Я… Я все наши фотки пересмотрел. Ночами не сплю – вспоминаю все. Меня как будто наизнанку выворачивает. Сердце жмет…

Он замолчал и, встав, вышел из-за столика, удалившись в ванную. Я ошарашено смотрел ему вслед. Всегда было особенно невыносимо смотреть, когда плачет мужчина.

Дымов вернулся очень быстро. Умылся, продышался, загоняя слезы и отчаяние обратно, глубоко внутрь. Я облегченно вздохнул. Это правильно. Всегда ненавидел эти киношные варианты с участливыми взглядами и фразами типа «поплачь, не сдерживай себя». Слезы оправданы, когда их никто не видит. Чтобы разрядить неприятный момент, я нарушил неловкое молчание в комнате: