И со стула сегодня никто не вставал.
Не стесняясь, несло злое эхо над площадью
Вести злые. Не пряча на лицах сарказм,
За роскошное тело – с проклятьями тощие
Целый день предвкушали вечернюю казнь.
Улеглась суета-суматоха, а к вечеру
Перевёрнутой лодочкой месяц уплыл…
Плакал конюх в конюшне… слезами сердечными,
Что не смог обуздать свою ревность и пыл.
Ставил свечи, куда-то смотрел, как помешанный,
И туманились снова и снова глаза.
Он убил… не своими руками, конечно же…
Всё за то, что ему – предпочла отказать.
В королевских покоях король без одежды, и
С молчаливым укором глядят образа,
Он свою фаворитку ласкает по-прежнему,
Как вчера, как неделю, как месяц назад.
Измена
Я знаю, от измен не умирают…
И там была не роковая страсть.
Но, кажется, что я хожу по краю
И прямо в бездну хочется упасть.
Без чувств.… Окаменеть и затеряться…
Чтоб, не дай Бог, не внять твоей мольбе.
Чтоб ты опять, заламывая пальцы,
Не объяснял, как я нужна тебе.
Принцесса на горошине
А платье белое, да подвенечное…
В корсет затянута вся боль сердечная.
Теперь принцесса ты… но на горошине
И доказала всё тому, кем брошена.
Жених не прост совсем… Всё даст на блюдеце
Наверно стерпится, возможно слюбится.
Шерше ля фам
Шерше ля фам. Во всём – шерше ля фам.
И в скучных зимних буднях ноткой лета
Рождалась откровенная строфа
Из-под пера несмелого поэта.
Художник над картинами вздыхал,
Дотошно выверяя, как в аптеке,
Пропорции изящного штриха,
Чтоб подняла опущенные веки.
Медовый пудинг и солёный крекер,
И шлейф к духам, и зеркало к шкафам —
Придуманы влюблённым человеком.
Шерше ля фам. Во всём – шерше ля фам.
И кое-как, собравшись впопыхах,
Не к ней ли «ехал Грека через реку»?
Слыхали сонный окрик петуха?
Вот-вот. Он для неё прокукарекал.
Те руки
А ветер шепчет мне на ухо:
– Пора тебе собраться с духом,
Пора уже к морщинкам привыкать.
Узнай себя в хромой старухе,
Что два шага пройдёт и рухнет
В костлявые объятья старика.
Припомнив рук былую силу,
От боли губы закусила,
Ведь нынче стал беспомощней щенка.
Те руки в прошлом лес валили
И в дом несли букеты лилий.
Мозолями боялись царапнуть.
Ценой немыслимых усилий
Она уложит их красиво,
Когда придёт пора в последний путь.
Колосья
Домик с окнами в сад.
Седину причесав,
И мужицкую куртку набросив,
Вышла в поле вдова.
Засучив рукава,
Целый день собирает колосья.
Голосит в небеса:
– Как он бедненький сам?
Вот приснилось, что хлебушка просит.
Ляля. Соперницы
А Ляля была и сыта, и ухожена.
Хозяин в конюшне сидел до темна.
На праздники баловал новыми вОжжами.
– Зачем ей подарки? – ворчала жена.
А что обижаться? Поди, не любовница.
А Ляля красива, послушна, верна.
На голос хозяйки и с места не тронется,
В ответ только фыркает, вот сатана!
От самых яслей «сатану» не треножил он,
Не гнал и жену: ни полоть, ни косить…
Потомством семью не порадовал боженька.
Цеплялось дитя, не могла доносить.
Давно отошла красота её девичья
И бабья уже увядает совсем.
А он бережет и лелеет, надеется…
Без деток домина и скучен, и сер…
Она без того уже в счастье не верила,
А тут ещё горе: «Хозяйка, молись!»
Свалилось на спину хозяину дерево
И, кажется, ноги совсем отнялись.
Жена – на конюшню и Ляле поклонится.
– Тащила б сама да полсуток пути.
А мы – ты да я… вот и вся его конница.
Бывало, что я обижала… прости.
Надеюсь, что хватит нам жира подкожного,
Чтоб мне – не замёрзнуть, тебе – довезти.
Вдвоём мы должны совершить невозможное…
Хозяина нашего нужно спасти.
– Мы справились, Ляля! Он встанет со временем!
Ты умница, Ляля! Летела, как две!
Ещё подтвердилось… Я снова беременна!
Тут Ляля уставшая стала резвей.
Птаха
Слова отовсюду звучат в разнобой.
И сказано было немало прекрасных.