Он шёл,
как уходит состав от перрона,
иль просто как опоздавший на поезд —
уже не надеясь на полку вагона,
уже не надеясь на новую повесть.
Мы брошены в жизнь.
Если выживешь – здорово!
Но как же нам жить, если жизнью отброшен?
Пусть кто-то напишет новую повесть.
Пусть кто-то другой будет очень хорошим.
Он шёл, как уходят, не ведая, что там —
в дороге, ведущей до точки последней.
И вешалки крюк оставался свободным
в когда-то его опустевшей передней.
Он шёл. Я догнал его. Молча. Ни слова.
Мы шли по дороге. Куда? Непонятно.
И были мы с ним ни друзья и ни братья.
Он просто был я.
Рядом поезд прошёл…
«Похвально старанье. Но если в душе…»
Похвально старанье. Но если в душе
размыты дороги, разбросаны рельсы,
куда торопиться, куда нам стремиться?
Иль может, есть крылья в вашей душе?
Пусть белочка пляшет в своём колесе,
но вам-то пора остановиться,
когда вылетает колесная спица.
Иль может, нет крыльев в вашей душе?
Дорога сужается, видно, уже,
что там впереди – вам уже не пробиться.
В моторе стосильно сердце стучится.
Иль может, есть крылья в вашей душе?
Я в зеркале вижу вас в пиджаке,
а там, где глаза, лишь мелькают ресницы.
Ещё не сумели в небо пробиться?
Приклеить бумажные крылья к спине?
Но в бешенстве сердце зажав в кулаке,
уже невозможно вам вспять возвратиться.
Попытка, как пытка, когда прекратится?
А может, есть крылья в вашей душе?
Я сегодня луной над городом —
только стало бы Вам светлей.
Я смолчу, не тая обиду.
Сквозь стекло бесконечных дней
словно вижу —
и не вижу.
Вам не спится – луна в окно.
Тишину, пугая шагами —
это я среди облаков
прохожу, сияя очками.
Шляпу скину,
а нет – голову.
В пояс Вам поклонюсь низко.
Я смолчу, не тая обиду.
Свет,
он даже далеко – близко.
Ваших пальцев холодный сумрак,
а в глазах —
не моя нежность.
Мне доверено быть причиной.
Вам доверено быть нежной.
Как летучий голландец, брошен.
Истрепался плащ-парус ветром.
Мне сегодня хотелось быть нежным,
но ведь это не так-то просто.
На булыжник ложатся тени,
словно в ноги печально кланяются.
И казалось, что вспомнить просто.
Вспоминаю – не вспоминается.
И окончилась ночь, как книга.
Ухожу к горизонту тихо.
– Позовите!
А Вам не слышится.
– Позовите!
А мне не слышно.
«Экспресс последних ожиданий …»
Экспресс последних ожиданий —
аккорд последнего удара.
Лимоны радостного солнца
на отшлифованном полу.
Игла скользит по краю диска,
как конькобежец в повороте.
И рябь пластинки подвигает
собой,
послушную иглу.
И всё на свете понимая,
асфальт травою пробиваю,
над головою замечая
уже качнувшийся каблук.
Но этот краткий миг свободы!
И опьянение от ветра,
что жёлтым слоем волглых листьев
дробит мельчайшую росу.
И знаю: будет снег и холод,
чехлы узорные на травах.
И облака, как в микроскопы,
заглянут в каждую трубу.
Но жить, как прежде, я не стану.
Но жить, как прежде, я не буду.
Но жить зародышем под снегом
и лета ждать я не могу.
Скользит игла на повороте
лидирующим конькобежцем.
Всё так же светятся лимоны
на отшлифованном полу.
Лето
Зелёный огурец и чёрный хлеб.
И соль рассыпана на простенькой клеёнке.
И занавески белый след.
И ветер тёплый, словно волосы ребёнка.
Прогреты солнцем ветви и листва.
И даже воздух разомлел от лени.
Тёмно-зеленая картофеля ботва.
От взбитых облаков ползут по полю тени.
И всё вокруг томится от жары.
И даже бревна от жары дымятся.
И лишь колодцы полны глубины.
И вёдра, как собаки на цепи,
и высунуты, будто языки
воды холодной из вёдерной пасти.
Зелёный огурец и чёрный хлеб.
Оса ползёт по срезу помидора.
А за окном – длиннющая дорога.
По пыли шлёпает трёхлетний человек.
В облаках
Ты умела летать.
А мне приходилось латать твои крылья.
Как холодный сапожник или портной,
c огромной иглой —