– Признаться, Ватсон, я не вполне был уверен, что увижу вас здесь, – сказал Холмс, расплываясь в нехарактерной для него улыбке при виде друга, спешившего по длинному перрону вокзала Ватерлоо с саквояжем в руке. – Мне показалось позавчера, что лопнувшее стекло произвело на вас слишком сильное впечатление.

– Что было, то было, – не стал отпираться Ватсон. – Сначала зловещий Хугин…

– Суеверия, мой друг, суеверия! Не стоит видеть руку дьявола там, где всё устроено гораздо проще.

– Как именно?

– Дьявол не станет бить оконные стекла, для него это унизительно ничтожно. Взглянув на ситуацию отстранённо, я понял, что всему виной резонанс, самое обычное физическое явление. Хугин бил клювом в окно так сильно, что оно где-то треснуло, но ещё держалось. А рассыпалось оно от боя часов, когда акустические волны вошли в резонанс с его микроколебаниями. Оперные певцы очень гордятся, когда им удается силой собственного голоса разбить за счёт резонанса стеклянный бокал или хрустальную люстру, и никто при этом не апеллирует к дьяволу. Вы сами знаете, Ватсон, что экономная миссис Хадсон приобрела эти напольные часы в какой-то лавке старьевщика за смешные деньги и не удосужилась ни разу пригласить часового мастера, чтобы он отладил механизм боя. Часы бьют слишком громко и сильно, как лошадь копытом, но все мы давно привыкли к их особенностям и даже не слышим аномалии. Позавчера ослабленное стекло получило от боя часов последний импульс энергии и рассыпалось! Вот и весь фокус, Ватсон!

– Ваша логика, Холмс, как всегда, безупречна. Надеюсь, что так и было, – сказал доктор не вполне уверенно. – Не пора ли нам зайти в вагон, а то поезд отправится без нас?

– Приятного путешествия, господа! Не отказывайте себе напоследок ни в каких удовольствиях на борту лучшего корабля нашей лучшей в мире пароходной компании!

Стюард в ливрее, учтиво поклонившись, вышел, оставив друзей в каюте, которая с первого взгляда поразила Ватсона роскошью убранства и отделки. Стены сияли полированными панелями из красного дерева, массивные дубовые кровати были застелены шёлковым бельем, живые цветы в вазах гармонировали с разноцветными драпировками, мраморный умывальник сиял благородной белизной, а огромное овальное зеркало над ним в бронзовой раме было достойно графского будуара.

– Такую роскошь нечасто видишь даже в Кенсингтоне, – сказал Ватсон, практиковавший много лет в этом аристократическом районе Лондона и повидавший немало богатых домов. – А что такое ляпнул этот стюард, Холмс, или я ослышался? Мне показалось, он сказал напоследок … В каком таком смысле напоследок?

– Пустая оговорка, не ломайте голову, дорогой Ватсон. По-моему, он вообще плохо понимает, что говорит, потому что он не англичанин. По произношению я бы принял его за немца, который недавно взялся учить английский и складывает каждое слово из отдельных звуков, как будто стену из кирпичей.

– Странный тип! На вид толстяк с кошачьей рожей, и кажется, что свою рожу он никогда не брил. Мне на секунду даже показалось, что это жирный кот в ливрее, которого хозяин выучил ходить на задних лапах.

– Вам бы романы писать, дорогой Ватсон, или сказки в духе Гофмана. В Лондоне можно встретить и не такие рожи! Мужчины с мордами бульдогов, мопсов, гиен, горилл, женщины-мартышки и женщины-цапли с оттянутыми до подбородка носами… Одну мясную лавку в Ист-Энде держит дама – чистый бегемот в чепчике, я не мог поверить своим глазам, что бывают такие уродства. А взгляните на парламент, сколько там жабьих морд – пучеглазые старцы с отвисшими щеками!