– Люси, отойди! – Илай потянул её за руку, но она не двинулась.

– Там я.

– Что?

– Я вижу себя.

Он заглянул тоже. Сначала – только темнота. Затем – вспышки.

Образы. Обрывки.

Руки, пытающиеся дотянуться до чего-то.

Мать – лицо размытое, как сквозь воду.

Свет лампы. Плач. Дверь, закрывающаяся слишком медленно.

Чья-то кукла, мокрая от дождя.

Кто-то говорит: “Ты это выдумал.”

– Это воспоминания, – прошептал Илай.

– Но они… не такие.

И правда. Воспоминания были искривлённые. Словно кто-то их зеркалил, растягивал, шептал в них другие слова.

– Он ушёл сам. Ты не виноват.

– Мы не хотели. Просто нужно было выбрать.

– Если бы ты не был таким тихим, всё было бы иначе.

– Это не правда, – стиснул кулаки Илай.

– Но ты верил в это когда-то, – сказала Люси. – И колодец помнит.

Из темноты что-то начало выползать – не шагами, не ползком, а словно вытягиваясь наружу, как жидкость, втягиваемая по незримой верёвке.

Это не было существом, и всё же имело форму. Сначала только смутный контур, словно дым, сжимающийся в очертания. Детская фигура. Узкие плечи. Тонкая шея. Но в ней было что-то не то – неправильное. Глаза, если их можно было назвать глазами, не отражали света. Они не смотрели – они поглощали. Бездонные тени, проваленные внутрь черепа, как будто выдутые. А рот…Он был слишком чётким. Слишком вырезанным. Улыбка, нарисованная чем-то острым. Не на лице – в лице. Илай застыл, как заклинённый. Люси шагнула назад. Но фигура не двигалась к ним – она просто стояла, словно ждала, когда они сделают первый шаг в её сторону.

Смех. Смех. Смех.

– Уходи! – крикнул Илай.

Существо замерло.

– Ты позвал меня. Я только… повторяю.

И оно исчезло. Будто никогда не было. Только эхо ещё дёргалось по краям леса.

Люси вытащила из кармана маленькое зеркальце. Потрескавшееся. Подарок матери – когда-то. Она посмотрела в него. И замерла.

– Оно смотрит обратно.

– Кто?

– Я. Но не я.

Она закрыла зеркало.

– Нам нельзя оставаться. Колодец смеётся только тогда, когда ты думаешь, что всё понял.

Когда они уходили, Илай на секунду обернулся. На краю колодца – стояло ведро. Сухое. Новое. Полное воды. Вода была гладкой. И в ней – отражалась не их поляна, а чужая комната, где кто-то сидел спиной и тихо шептал:

– Я не виноват. Я не виноват. Я не виноват.

Тропинка исчезла.

Не постепенно, как бывает, когда лес сгущается и шаги сбиваются с ритма, а внезапно – как будто кто-то стёр её с карты, вырезал из мира, оставив только мягкое, тёплое ничто под ногами.

Мох. Он был везде. Под ногами – как ковёр, влажный и пружинящий. На стволах – густой, тёмно-зелёный, словно древесная кожа проросла изнутри. В воздухе – запах сырости, земли, пепла и чего-то… доброго, почти родного, как запах старого одеяла, найденного в сундуке на чердаке.

Илай замер.

Они давно уже не слышали птиц. Даже насекомые исчезли. Но здесь было не пусто. Было тихо… но внутри тишины что-то пело. Он оглянулся. Люси стояла неподвижно, вглядываясь в пространство между двумя деревьями, как будто там шевелилось нечто важное. Её лицо казалось старше, чем должно быть – не морщинами, а глубиной взгляда. В этот миг она была не девочка, а часть чего-то… древнего.

– Ты слышишь? – прошептала она.

И он услышал. Звук был не голосом и не мелодией, а чувством. Он касался не ушей, а груди. Он не звал – он вспоминал. Забытые песни, которые никто не пел, но которые были где-то внутри. Слова, сказанные у костра, когда ты ещё верил, что взрослые знают всё.

Голос, шепчущий: “Я здесь. Я помню тебя. Не бойся.”

Он сделал шаг и будто ступил в прошлое. Всё стало медленным. Воздух густым. Сердце билось не быстрее, а глубже.