– Касаясь дна, коль тонешь – воздуха не хлебнешь, – покачал головой Данни, струящаяся рыжая шевелюра спала ему на лицо. Как-то раз так сказал Энхе Заян. – Зачем бежать? Я не хочу, – он и вправду не любил прятаться и скрываться. Ему это было не по душе, даже если было необходимо.

– Вот они – слова настоящего мужчины из Каранай, – гордо подметил молодой Тонн, с уважением посмотрев на Данни. – Истинный анвар!

Покосившаяся на него с недовольством мать, явно не разделяла такой гордости их гвардейца. Сама леди Кинарин, конечно, не была анваркой. Род ее отца происходил из зеленых долин Фарвейд. Гордость и пыл горных анваров отличались от более спокойных, рассудительных и хитрых купцов и лордов-землевладельцев из долин Фаревейда. Иногда этот контраст можно было заметить просто в диалогах матери с кем угодно из их придворных анваров, да даже с отцом. Время, конечно, изменило леди Кинарин Каранай, когда она приняла мужнину фамилию. Живя среди гордецов и сам впитаешь в себя гордость. Потому анварская страсть со временем пропитала и мать, хотя в ней еще многое осталось от молодой жизни леди из зеленых долин.

Подойдя и взяв свою окровавленную одежду, парень поднял ее и осмотрел. Мать покосилась туда же. Джина ахнула, глядя на засохший кровавый след на кафтане Данни. Он потер тот в руках и посмотрел на мать.

– Думаю, негоже заявляться к лорду-управителю в таком… виде, – вздохнул он. От одежды исходил запах крови. Или ему просто чудилось?

– Нет. Оставь. Заявишься так, – с прищуром глянула на него мать, обходя сына и подхватив одну из свечей из стопки, лежащей на столе. – Это послужит отличным напоминанием.

Напоминанием чего, она не удосужилась уточнить. Напоминанием Данни о том, что кровь его пролилась по его же невежественной вине, или же напоминанием лорду Уальдмару Шеппу, что пострадали от этой заварушки не одни только ицхи Шайхани? Как бы то ни было, целой рукой он накинул испачканную кровью половину кафтана на перемотанное плечо, а стоявший рядом сир Патрик помог ему облачить целое. Сейчас даже ткань кафтана показалась тяжелой для раненого тела и он поморщился.

Найржин Митран благословил его, попрощавшись с леди Каранай и ее сыном своим зычным голосом с грубым акцентом. Придерживая кафтан свободной рукой, он последовал за матерью. Рядом, позади госпожи, шла Джина, а позади Данни, прикрывая его спину, Патрик Тонн. Юные серебряные глазки провожали недавнего раненного в широкий проем зала, наполненного теплом.

Огромный позолоченный очаг стоял на мраморном постаменте в центре Часовни. Его жар сразу же коснулся кожи Данни, наполняя весь чертог храма. Гигантский столп тепла и света, переливающегося белым, красным и оранжевым. Священный огонь пророчицы, чьи статуи находились у стен округлой залы. Вытесанных из светло-красного и цвета песчаника, камня, их было не менее двух десятков. Гладкие, ровные линии фигур, изображали священную пророчицу в длинном балахоне до полы, с глубоко надвинутым на лицо плащом. Данни иногда заглядывал под каменный капюшон пророчицы, но лицо ее каждый камнетес писал по-разному. И всегда одинаково размытым и невыразительным. На некоторых из статуй пророчица Заранна держала руки расставленными и свечи, которые прихожане возлагали на ее руки, сочились воском, стекающим ей сквозь пальцы. На других же Огнедержительница сложила руки у груди, держа одну, словно подставку для свечей, а другую – прямо над ней. Из-за этого ладонь верхней руки у статуи всегда чернела от свечной копоти, но каменные изваяния не тревожил ожог, как не тлели и не углились руки священной Заранны, пронесший некогда благословенный огонь через пустыни и воды в собственных пальцах.