– Я не знаю, Берти… Я хотела сказать, что, насколько мне известно, такие темы обычно не обсуждают. Возможно, есть какие-то правила на этот счёт.

– Вы думаете, что Бог станет говорить с шепчущим? – хмыкает преподобный Отто Тейт.

Мне сразу же открывается зловещий смысл сегодняшних упражнений на доске.

– Ну разумеется! Только вы, мисс Девона, могли изречь подобное богохульство, – его ледяной взгляд останавливается на мне. – Библия – вот единственная истина, юная леди. Печально, что с возрастом вы не избавились от детских выдумок и фантазий. Вам следует быть осторожнее. – Он тычет скрюченным пальцем мне в лицо, на кончике его орлиного носа поблёскивают очки-половинки. – Вы же не хотите, чтобы вас сочли прислужницей Дьявола, верно?

– Я бы вообще не хотела быть ничьей прислужницей, честно говоря. – Я вытираю со своей шеи брызги его слюны. – Чарльз Дарвин точно согласился бы со мной насчёт Сотворения, – шепчу я в пол, потому что не могу сдержаться.

Его гадкое лицо скривилось от гнева и непонимания: так морщится кошка, которая пытается ухватить лапой солнечный зайчик.

– Не знаю, что за игру вы затеяли на этот раз, дитя…

– Мистер Тейт, какой приятный сюрприз, – вмешивается моя мама. Она входит в класс и протягивает руку, которую викарий быстро пожимает. Женщине того социального положения, которое занимает моя мама, полагается сделать реверанс или хотя бы склонить голову. Мама не делает ни того ни другого, за это я её и люблю.

– Так вот чему вы учите этих детей, миссис Девона? Богохульству? Мне определённо следует не спускать с вас глаз. Плохое образование – это ужасное бремя для ребёнка, – говорит он, бросив на меня косой взгляд.

Мерзкий лицемер. Ему это только на руку – чтобы дети не ходили в школу и вместо этого заправляли ему постель, готовили еду и мыли ночной горшок. Салли какое-то время прислуживала викарию, прежде чем поступить к леди Стэнтон. Она ненавидела эту работу, говорила, что он «капризный вредный хозяин», а одна из его служанок – просто злобная мегера, которая не упускала случая поиздеваться над ней. Салли с радостью приняла другое предложение, хотя ради этого ей и пришлось уехать из деревни.

– Важно, чтобы дети учились мыслить самостоятельно, разве нет? – говорит мама. – В будущем это принесёт им лишь благо, неужели вы не согласны – вы же прогрессивный человек, мистер Тейт?

– Да, конечно, – кивает викарий. – Однако Писание следует чтить, и боюсь, что если я доложу, что его попирают в заведении, которое так сильно полагается на щедроты церкви… – он не заканчивает фразу: очевидно, не видит смысла договаривать угрозу.

– Мы все крепко полагаемся на милость церкви, викарий, – голос мамы холоден как лёд. – Ваша паства сократилась за последнее время, и я спрашиваю себя: что же будет с вашим прекрасным поместьем? Я полагаю, требуется немало вложений, чтобы поддерживать его в порядке?

Священник буквально бурлит от гнева, у него дрожат ноги, а лицо наливается краснотой. Мама задела его больную мозоль.

– Везде есть свои пределы, мадам, даже у такого прогрессивного человека, как я, а неуважение к слову Божьему подлежит наказанию. – Он слизывает с уголка рта след слюны. – Может быть, в данном случае необходимо непродолжительное уединение и время на размышление?

– Нет, не думаю, что в этом есть нужда, – отвечает моя мама, побелев.

Я хватаюсь за спинку стула Джорджа, чтобы удержаться на ногах.

– Боюсь, миссис Девона, что как управляющий этой школы и провозвестник слова Божьего в этом приходе, – рычит он, – я настаиваю. – Он резко протягивает руку и хватает Джорджа. Его сутана задирается, когда он выходит к доске, мёртвой хваткой сжимая плечо маленького скулящего мальчика.