Вошла жена:
– Слабый снег пошел.
– Запишем: ровно в час. Слабый «полярный» снежок. Наш хороший, пушистый.
И в Чугунаше снег. Несколько человек стоят у бревенчатого сруба станции. Инвалид просит сигарету или папиросу, но никто не курит, и он, повернув к падающему снегу плоское, как циферблат без стрелок, лицо, шепчет: «Не курят, потом приду»; уходит с палочкой по заснеженным путям. Сивая лошадь протащила сани. Из саней выходят три мужика. Один толстый, краснолицый, кривоватый, с нечесаной бородой и крестом на суровой нитке, другой – с бородой ухоженной и белой и третий – с усами и вовсе небритый.
Подходит человек городского вида. В руках у него постромки от санок, на которых стоит привязанное бельевой веревкой старое оцинкованное корыто для детского купания. В корыте сверток, укутанный в одеяло.
– Мясо вот в город везу. Тут купил в октябре и повесил у него, – он кивнул на толстого, – в сарае. Птицы не клюют, и ладно… Вы из газеты? Меня тоже недавно в газету поместили. Ты, Василий Георгиевич, как бы герой, и все такое. Я и вправду участник войны и Парада Победы. Никто не верит. А и не надо. Давно было. Да и далеко отсюда. Правда, деды?
Он умолкает, потом кивает на спутников:
– А это деды наши… Надо бы мне их угостить, да нечем.
Толстый снимает варежку и машет рукой: э-эх! Два других отворачиваются и молчат. И мы все идем к станции – домику красного кирпича, из трубы которого валит дым.
– Сейчас погреемся, – говорит Василий Георгиевич. – Жаль, буфета нет, как в городе, а то б я дедов угостил.
Толстый машет рукой, двое других никак не реагируют на слова Василия Георгиевича.
Динамик на столбе из-под снежного шлема кричит в глухую белизну: «Сапунов, черт, прочисть стрелку, не переводится!»
Снег идет. Тихий, вялый снег.
Срочная телеграмма от 23 августа 1978 года. Капитан научно-исследовательского судна «Сергей Королев» Нижельский – Дьякову:
«Прошу сообщить погодные условия Северной Атлантике районе полуострова Сэйбл период сентябрь – октябрь месяцы».
28 августа, срочная телеграмма. Дьяков – Нижельскому:
«Глубокоуважаемый капитан, сообщаю свои предположения. Штормовая погода с усилением западных и северо-западных ветров и волнением свыше 5 метров следующие периоды: 5–7 сентября, 24–28 сентября, 10–17 октября, 27–28 октября. Особенно сильных штормов следует ожидать в третьей декаде сентября и во второй октября. Усиление ветра до 35 м/сек., волнение свыше 8 баллов. Температура воздуха в сентябре плюс 12–20, в октябре плюс 8–15. Следует опасаться айсбергов, движущихся в сторону Ньюфаундленда. Число их увеличится в третьей декаде сентября. С уважением и приветом Дьяков».
«Глубокоуважаемый Анатолий Витальевич! Ваши предположения подтвердились полностью. Даты штормовой погоды, указанные Вами, совпали абсолютно точно. От имени экипажа выражаю искреннее восхищение Вашей работой. Нижельский».
Правда, к моей идее, что примета – это предупреждение о том, что и без приметы состоится, и что бояться не надо ее, а только учитывать, Дьяков отнесся скептически.
– Рассыпанная соль, – умничая, говорю я, – есть не причина ссоры, а следствие того, что ссора обязательно состоится. Следствие, заброшенное во времени прежде причины. То есть всего лишь предупреждение, знак. И знаку этому надо отчасти радоваться как пусть неприятной, но реальной информации об ожидающих тебя невзгодах.
– Теперь что вы ни говорите – все ерунда. Вы, верно, так и пишете?.. – сказал он и внимательно посмотрел на меня.
То, что Анатолий Витальевич, получив образование в двух университетах, являясь действительным членом Французского астрономического общества и автором нескольких научных статей, в 1935 году, в возрасте двадцати четырех лет, оказался с теодолитом на прокладке железной дороги Мундыбаш – Чугунаш (знакомый нам) – Таштагол, можно было бы воспринять как дурную примету для его научного будущего. Он мог превратиться в просвещенного обитателя, наблюдающего бурные и разнообразные процессы в природе и обществе и никак не связывающего их с тихим утеканием собственной жизни. Но так не произошло, потому что, уловив примету времени, он счел необходимым посчитаться с ней.