Бородач молча расписался на листке и поставил лиловый оттиск.

– До свидания, – попрощался он бесстрастным голосом.

– До какого свидания? – не унималась Алевтина Сергеевна. – Надеюсь, я вижу тебя первый и последний раз.

– Тогда прощайте, – исправился бородач тем же голосом робота.

– Так-то лучше, – удовлетворилась Алевтина Сергеевна, вложила пропуск в паспорт, подхватила сумочку и вышла, энергично хлопнув дверью.

Тут зазвонил телефон. Шурка, неотвязная Шурка!

– Мама, поздравляю с днем рождения! – раздался из трубки бодрый голос.

– Шура, ты издеваешься? – с раздражением спросила Алевтина Сергеевна. – В моем возрасте день рождения – это повод для соболезнования.

– Хорошо, мы сегодня к тебе вечером приедем – пособолезнуем, – объявила Александра.

– Не надо, – принялась отбиваться Алевтина Сергеевна.

– Мы все равно приедем, – твердо произнесла Александра.

Алевтина Сергеевна осознала, что в гостиной по-прежнему разложены вещи, а в холодильнике – шаром покати и сейчас уже два часа дня…

– Сразу предупреждаю, – сообщила она в трубку, – готовить я ничего не буду. Чаю попьем и разбежимся.

– Еду я с собой принесу, – успокоила ее Александра.

– И не вздумайте дарить мне подарков, – предупредила Алевтина Сергеевна. – Я уже не знаю, куда их складывать. Сама видела…

Продолжить мысль Алевтина Сергеевна не успела.

– До встречи! – бодро крикнула ей Александра. – Мы будем к восьми.

И отключилась.

Надо было бежать домой – перепрятать компьютер, но куда? На лоджию зять непременно выйдет покурить. Решила укрыть одеялом на кровати в спальне и навалить сверху одежды из гардероба. Надо же было забыть, что сегодня – день рождения. Впрочем, неудивительно.

Алевтина Сергеевна дни рождения не любила. Вообще. Когда она была маленькой, дни рождения еще никто не праздновал. По крайней мере, в их селе. А именины, после ареста батюшки Михаила, сноса колокольни и переделки церкви в клуб, уже никто не отмечал. И по святцам имена уже не выбирали, а выбирали кому как захочется. Так мать рассказывала. А еще рассказывала, что надеялась на выкидыш после мобилизации мужа на фронт. Потому что уже двое детей на руках было. Парилась в бане до одури и поднимала тяжелую шайку с водой, надеясь, что выкинет. Но не выкинула. А в октябре родила ее, Алевтину. Крохотную, голубоглазую, с белыми волосиками. Потом закрылась в чулане, достала из-под половиц икону Богородицы и долго молилась, прося помощи себе и защиты мужу. Но не помогла ее молитва. Похоронку принесли уже по первому снегу. И молоко у нее пропало в тот же день. Хорошо еще, что корова доилась и можно было кормить коровьим, хоть жирность у него была высокая – и кричала Алька от боли в животе, и поносила поначалу. Зачем мать все это ей рассказывала? Зачем?!

Мстила она Альке за ее появление на свет, вот зачем. Потому что Алька всегда была непокорная. Делала все поперек. Мать называла ее дика́я. И с отчимом Алька не сошлась. Старшие Нюрка с Юркой сошлись, а она нет. Сосед Митрий без ноги с войны вернулся, а жена его в сорок третьем завербовалась на какой-то секретный завод, да и сгинула. Покуковал Митрий, покуковал, да к соседке и пристроился. Огороды объединили. А дом Митрия сдавали учителям. И всем был хорош Митрий. Пил только сильно. А Алька пьяных на дух не переносила и все время с кулаками на Митрия кидалась. А тот напивался когда – добрый был до соплей. Веревки из него вить можно было. Мать, бывало, сама и подносила. А Алька с кулаками. Мать ее чилигой[2] – хлысь! И колко, и обидно. Алька к учителям в дом убегала. Туда мать с чилигой не совалась, перед учителками стыдно ей было. Алька иногда и ночевала там. Зачитается какой-нибудь книжкой и заснет…