– Подожди три-четыре минуты, я договорю, – показал жестом на диван и, достав со стеллажа проспекты фирмы, подал ей, сим простым невинным жестом лишив тектонику гнева равновесия.

– Посмотри пока, – продолжил разговор.

Вера села и неожиданно для себя успокоилась. Глеб общался по-китайски – это поразило её, с трудом постигающую лингвистические премудрости, невероятно – ведь он обмолвился, что в институтах не учился, сразу начал работать. Мужчина ходил по кабинету, иногда хмыкал, делал жесты руками, хмурил брови, и тогда морщинка пролегала между ними; Вера могла спокойно рассматривать его, не заботясь о зеркальной реакции на подобное любопытство. За эти недолгие минуты девушка вдруг поняла, что Глеб вовсе не хотел обидеть или поддразнить её, он даже отдалённо не предполагал сего; поступил, как счёл нужным, не заботясь о впечатлении на окружающих – наверно, потому что рос вне норм семьи и не оглядывался на заезженное или просто чужое мнение.

Вере придётся принимать Глеба таким, какой он есть, а не вдалбливать запальчиво, как бы ни хотелось, в него своё мировоззрение. И краткие, приказные фразы, и: «Я привык по-другому, а с тобой по-другому нельзя» тоже стали понятны. Внутри разлилось тепло, жалость, даже маленькая толика нежности к его проблематичному характеру. Испугавшись подобных перепадов в собственных чувствах, Вера вздрогнула. Нечто похожее она испытывала к папе, которого мама перевоспитывала уже двадцать три года, не преуспев ни в чём, даже в запрете, отрывая зубами уголок бумажной упаковки-пирамидки, пить молоко из пакета прямо на ходу.

Глеб отключился от разговора, и Вера сразу спросила:

– У вас что, переводчиков нет?

– Есть, однако некоторые моменты предпочитаю решать сам.

Перестав хмуриться, Глеб смотрел на Веру с явным удовлетворением. Сегодня он щеголял в темной вельветовой рубашке с красным галстуком и светлых брюках – непривычно, стильно и смело на её вкус.

– Но откуда ты знаешь китайский?

– Я ж не дурак. Возникла необходимость – выучил, но весьма поверхностно. Английский, правда, ещё хуже.

Вера поёжилась: «не дурак»; она английский с шести лет мурыжит (до четвёртого класса мама с дочкой занималась, потом школа эстафету переняла, потом институт), но, получается, дура, раз не научилась зачётно для преподавателя фразы вязать.

– Зачем позвал? Теперь сотрудники считают меня очередной пассией главного.

– Знаешь ведь, что… в общем, не заморачивайся. Твоё рабочее время заканчивается, а мне необходимо успеть обсудить пролонгацию договора с партнёром. Боялся, что сбежишь – ищи тебя потом. Подождёшь? Могу позвать зама, он сводит в буфет.

– Но ведь если я поем, то ты останешься голодным?

Элементарная фраза заставила Глеба подойти к девушке, взять за руки, а голос вибрировать так, как только у него получалось:

– Заботишься обо мне?

– Что тут такого? – искренне растерялась она.

– Ты единственная, кто заботится обо мне не за деньги – ну, ещё отец, но у него своеобразная забота…

– Глеб, ты рос в равнодушном окружении, тебе непонятны бескорыстные слова и поступки. Но ведь так невозможно жить! Боже мой, как ты вообще жил…

Он опустил глаза, поцеловал ей руку, другую, лицо смягчилось, посветлело, исчезли напряжённые складки между бровей.

– Можешь отдохнуть в соседней комнате или почитать, – предложил тихо.

– А на компьютере поработать? Просто один текст к семинару подготовить? – она давно заметила компьютер на столе и даже задрожала от любопытства, ведь у них в институте допуск в кабинет информатики осуществлялся строго по расписанию на ограниченное время с разрешения декана.