– Приведите Время! – громко рявкнула Пустота, и по одному из окон разбежалась паутина трещин, а с потолка посыпалась штукатурка, покрыв головы и плечи собравшихся белой пылью.

Морай дернулся, непроизвольно вцепившись в запястье Утрилха. Тот лишь покачал головой, давая понять, что сегодня они Саларею не помощники. Когда Пустота слышала Смерть, наилучшим решением было тихо стоять в сторонке, проглатывать любые оскорбления и безропотно принимать наказания. Иначе риск расстаться с жизнью резко возрастал. Утрилх же помирать не спешил. Он и без того много делал для Саларея, по мере своих возможностей облегчая его страдания. Морай понимающе кивнул, поправив рабский ошейник, который всегда теребил, когда сильно нервничал или боялся. Даже привыкнуть называть Утрилха хозяином было куда проще, чем смириться с беспрестанным ношением этой штуки. Тем не менее статус личного раба Верховного жреца сохранил ему жизнь, потому Морай не роптал, слушался господина и помогал тому всем, чем мог, без конца напоминая себе, что ненавистному Алгоду приходится в Исушде в разы тяжелее. Мысли о страданиях принца по-настоящему грели душу.

Вскоре в тронный зал притащили Саларея, а точнее то, что некогда было им. Взору присутствующих предстал не человек – скелет, обтянутый тонкой пергаментной кожей, через которую просвечивались сосуды и вены. Волосы, ресницы и брови его давно выпали, а некогда потрясающей красоты голубые глаза поблекли и ввалились. Кандалы и ошейник на Саларее болтались, стертая кожа под ними не заживала, была воспаленной, из ран сочилась сукровица. Все тело пленника покрывали шрамы: застарелые и свежие. Ногти на руках и ногах давно выдрали по приказу Пустоты, а новые так и не отросли. Из одежды на нем были лишь грязные, изношенные штаны длиной до середины щиколотки.

Два стражника поставили Саларея на колени перед ступенями, ведущими на возвышение с троном, некогда принадлежавшим Эйрогасу Ансоуту. На него-то и уселась Пустота. За спиной ее грудились обломки величественной статуи дракона, в былые времена нависающей над тронами королевской четы Элхеона.

Пустота щелкнула пальцами. И из тени у боковой стены тут же отделились две фигуры – Пейврад и Фридэсс с голыми торсами и в широких льняных штанах. Длинные серые волосы их свободно спадали на спину. Один нес поднос с кувшином вина и золотым кубком, второй – блюдо с фруктами. Как и Морай, оба носили железные ошейники, правда, чуть более изящные, чем у колдуна. Принцы успели пройти Тропу Избранных и получить благословение незадолго до начала войны с Пагрэей и падения Богов, и теперь их глаза светились желтым. Отчего Мораю вечно казалось, что на него смотрит Алгод, – сходство между братьями воистину поражало. Разве что Пейвраду и Фридэссу не была свойственна жестокость и решимость, присущая их брату. Морай с огромным трудом мог вообразить Алгода, покорно сидящего на поводке и согревающего постель ненавистной госпожи по указке. Он бы уже давно нашел способ вырвать Пустоте сердце и скормить его дворовым псам. Отчасти бездействие Пейврада и Фридэсса оправдывало то, что Пустота держала в плену Эйрогаса и Селию, но Морай сильно сомневался, что подобная мелочь помешала бы Алгоду свершить возмездие.

Ни сам колдун, ни Утрилх никогда не говорили с пленными Ансоутами об Алгоде и Тории, но до Эйрогаса, Селии и принцев все же дошли слухи об их судьбе. Бывшие король и королева, как и все остальные, верили, будто брат с сестрой погибли. Утрилх с Мораем не видели причин их разубеждать, это вряд ли что-то изменит, а вот риск быть пойманными Пустотой на лжи резко возрастет, если пленные сболтнут лишнего.