Теперь уж там большое кладбище. И дома уж почти все покосились. А люди живут. Кто рубероидом обшивает свой дом, кто просто снегом повыше засыпает. Живут люди. Леспромхоз, правда, уже на ладан дышит. Каждый год обещают закрыть. А люди живут. Недаром говорят, что самое постоянное, это то, что сделано временно.

Так вот, в этом леспромхозовском посёлке, с красивым названием «Кедровый», жила сестра Николая. Родная сестра Нюрка. «Кедровый», – назвали же. Ни одного кедра в округе не оставили, даже в водоохраной зоне все до единого выпилили. Кругом только осины, ольха, да берёзы кое-где. «Кедровый».

Нюрка раньше в столовке работала, когда ещё столовка была. Потом столовку закрыли, она на нижний склад подалась. В балке там весь день торчала, карандашиком помахивала. Всякое про неё говорили. Она и сама посмеивалась на эти разговоры. Но была она из тех, к кому грязь, как-то не липнет. Не пристаёт.

Потом в конторе что-то там переписывала. Что там переписывать? Уже всё выпилили, всё вывезли. Теперь только дрова готовят, последние берёзы, да сухостой после своих же пожаров собирают. Что-то ещё и переписывают.

Николай уговорил Степана заехать на минуточку, повидаться с сеструхой. Благо, что жила она почти на самом краю посёлка, и подъехать туда можно было по протоке. Почти к самому дому. Приехали.

Нюрка очень обрадовалась гостям. И точно уж было и не понять, кому она обрадовалась больше, брату родному, или совсем не родному, и, почти незнакомому, слегка выпившему, Степану.

Накрыла стол, халатик сменила, откуда-то туфли на шпильках вытащила. А уж за бутылочкой дело не встало. Этот запас в порядочном доме всегда водится. Николай силой Степана к лодке тащил. Да где там. Утащишь его, когда такая стерлядка на крючке бьётся.

Утром, хоть не просыпайся. Штаны с рубахой схватил, посреди ограды одевался. К лодке метнулся, где Николай в носу горбился. Нюрка ноготками крашеными в стекло побрякала, рукой помахала из стороны в сторону. Вроде и прощаясь, а вроде и заманивая. Улыбается сквозь стекло.

Всю рыбалку молчали, сторонились даже друг друга. Потом Николай не выдержал:

– Да, хватит уже, губы дуть. Что теперь. Считай, что это не моя сестра.

– А какая разница?

– Ты что, не изменял жене ни разу?

– Нет.

– Ни разу, ни разу?!

– Нет. Ни разу.

– Ну, ты даёшь. Тогда поздравляю.

– Да ладно тебе. Я всё расскажу, как приедем домой.

– Ты что? Охренел!! Хочешь семью порушить? Дурак совсем?

– А как теперь?

– Отвлекись, и постарайся вообще не думать об этом. Ископаемое.

– Я не смогу не думать. Как же так?

– Ты что. Правда, дурак? Выйди на площадь и крикни: «Кто без греха, кинь в меня камень». И стой, жди.

– И что?

– А то, не прилетит в тебя ни один камень. Ни один. Хоть что-то понял?

– Понять то понял, но не верится.

Не прошло и двух недель, как Степан снова собрался на рыбалку. Теперь уж один. И снова в низовье. Потом снова, снова. А год назад Нюрка родила пацана. Такой крепыш, и носом, ну вылитый Степан.

Молва на месте не сидит. Дошли слухи и до жены Степановой.

– Что-то Стёпа, ты зачастил на рыбалку в низовья кататься. Раньше всё в верховья ездил. Или там мёдом кто намазал?

Степан выдержал паузу, и медленно, но веско отрезал:

– Тебе не всё равно, откуда я тебе рыбу вожу? Главное, что вожу. Тебе вожу. А бабьи слухи собирать станешь, могу и бросить… рыбачить.

С тех пор и делил Степан соболей на две кучи. Не ровные, но две. А вот как душу разделить так и не научился. Страдал от этой задачи, крепко страдал.

Снегу всё прибавляло, шагать стало убродно, но ещё терпимо. Собаки, поняв, что хозяин направляется в сторону дома, заигрывали с ним, неслись вперёд, обгоняя друг друга.