– Что? Я тебя держу.

– Отпусти.

– С ума сошла?

– Отпусти и сделай ебаную фотку.

Она почувствовала, что он ее не слушается, крепче сжимает ее лодыжки и тянет назад, готовится стащить с перил.

– Сейчас же, Альваро! Фото! Или мы правда расстаемся!

Она перенесла вес на пятки. Альваро решил опрокинуть ее назад, чтобы она на него упала. Сопротивляться было опасно, поэтому она сосредоточилась на том, что он контролировать не мог: на губах. Пришло время принять решение. Через мгновение все закончится. Скажет ли она что-нибудь?

– …

Падая назад, она подняла сначала руки, потом правую ногу, так что весь ее вес пришелся на левую.

– …

Теперь, когда мимо нее, сквозь нее проносился воздух, она подумала: нет. Сказать что-либо было бы ошибкой. Физическая сторона жизни – это и было общение.

Боль: она рухнула на Альваро.

Боль: затылок столкнулся с его челюстью.

Боль: лопатки врезались в его ребра, от удара треснула камера.

Через мгновение она почувствовала, как под ней извивается Альваро, как он приподнимается. У него была одышка; он был в панике и думал, что дыхание к нему уже не вернется.

Она скатилась на ковер – толстый, мягкий и уютный, как матрас. Рядом с ней Альваро повернулся набок и подтянул ноги к животу, приняв позу эмбриона. Она смотрела, как раздувается и краснеет его лицо с выпученными, словно два шара, глазами. Из его горла вырывался хрип.

Когда он наконец смог сделать первый вдох, он прохрипел:

– Мой «Роллейфлекс». Мой «Роллейфлекс».

В прошлом ей много раз хотелось разбить эту камеру, потому что казалось, что у Альваро от нее зависимость и он не может видеть мир иначе, кроме как через объектив. Но уничтожение камеры в реальности, пусть даже и случайное, не принесло удовлетворения.

– Мне очень жаль, малыш, – сказала она, не солгав.

– Иди ты на хуй, Ева.

Остальные члены «Уэрхауза» помогли им подняться и повели по коридору из смеющихся людей.

– Подождите! Мои сапоги!

Она пробежала обратно мимо искаженных лиц, схватила сапоги и вернулась к остальным, дожидавшимся ее наверху лестницы. Они спустились вниз и вышли на улицу.

– На ступенях театра их встретила взрывом аплодисментов группа студентов, одетых в украденные из гримерных костюмы – арабских шейхов, участников «Оркестра клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», Бэтмена, марсиан.

– Ах, пошли вы на хуй, – сказала им Ева по-французски.

Аплодируют только идиоты. Настоящие прогрессисты чувствуют ярость.

– Что это было? – спросил кто-то из членов «Уэрхауз».

– Знаешь, кто ты, Ева? – сказал другой. – Индивидуалистка. Так чертовски зациклена на себе, что тебе плевать на группу. – Чушь, – ответила Ева. – Я создала эту сраную группу. Группа – это моя жизнь.

– Тогда ты должна была заранее сказать нам, что ты планировала.

– Я ничего не планировала. Так получилось.

Посмотрев на их лица, Ева увидела, как они изменились. Как изменилась она сама.

Все, что ты делаешь, немного тебя меняет.

– Ребята, я с этим разберусь, – сказал Альваро.

В дрожащих руках он держал куски пластика, отломившиеся от камеры.

– С чем разберешься? – спросила Ева.

– У тебя есть ключ? – спросил он. – От комнаты?

Она достала ключ из кармана.

– Отдай его им, – сказал он.

Она подчинилась:

– Я не хотела держать его у себя.

– Не потеряйте, – сказал Альваро остальным. – Возвращайтесь в комнату, когда захотите. Увидимся позже там или на собрании. Мы с Евой немного прогуляемся и поговорим.

Он повернулся и сквозь толпу направился к Рю де Вожирар.

Ева осталась на месте и смотрела ему вслед.

Через несколько шагов он обернулся. Увидев, что она за ним не пошла, вернулся. Бросил свою камеру к ее ногам.