– Думаешь, эти крестьяне могут позволить себе второй костюм для поездки в город?

– Я не думаю, что этим крестьянам не насрать, что на мне надето.

Цзян Цин не была лишена чувства собственного достоинства. Летом ей нравилась легкость юбки, а зимой, когда все носили толстую бесформенную одежду, она подгоняла свою так, чтобы она плотно облегала фигуру. Но это было только тщеславие. Лишенная многого, она имела право на некоторый эгоизм, пока он оставался скрытым. Демонстрировать всем дурное поведение и отношение было недопустимо. Нельзя было делать ничего такого, что могло бы говорить о презрении к трудящимся массам или подорвать репутацию партии. Стремление к модернизации Китая требовало строгого кодекса поведения; отклонения следовало разоблачать и посрамлять.

– Что у тебя здесь? – спросила Цзян Цин, указав на сумку.

– Мои вещи.

– Какие вещи? Что тебе может понадобиться?

– Просто мои вещи.

– А ты взяла книгу сокровищ?

– ?

– Твоя книга сокровищ. Цитатник твоего отца.

– Да, мам.

– Покажи.

– Она тут, мам, не волнуйся.

– Не лги мне, дочь.

– Отстань, мам. Я взрослая женщина.

Этот факт заставил Цзян Цин ретироваться: Ли На было тридцать четыре года, но она все еще проверяла границы дозволенного, все еще училась быть китаянкой. И если она стала такой, то Цзян Цин должна была принять, что сама виновата в том, какой ее сделала, ведь она была матерью Ли На, ее первой учительницей.

– Очень хорошо. Ты права. Просто посидим и насладимся спокойной поездкой.

Она откинулась на спинку сиденья, открыла дело Сун Яоцзиня, провела пальцем по строкам, словно размышляя над ними, но затем отбросила досье в сторону, кинулась на сиденье рядом с Ли На, схватила сумочку дочери, сунула внутрь руку и начала там рыться.

Ли На дернула за ремешок и закричала:

– Слезь с меня, ведьма! Отпусти!

– Так я и думала, – сказала Цзян Цин, – книги нет!

– Ты сошла с ума, мам, ты знаешь?

– Ты маленькая лгунья.

– Я думала, она там. А если нет, то что такого? Мне не нужно носить ее с собой повсюду.

Цзян Цин вернулась на свое кресло. Поправила растрепавшийся пучок, убрала выбившиеся волосы под кепку.

– На Западе, – сказала она, тяжело дыша, – молодежь носит ее в нагрудных карманах. Они гордятся, если ее видят.

– Да? – ответила Ли На. – Ну а я ношу ее здесь.

Она постучала себя по виску.

– И здесь.

Она положила руку на грудь.

– Это главное, не так ли? Чтобы она была в сердце. А на Западе у молодежи она там есть, как думаешь?

Их первой остановкой был обувной магазин в районе Дашилань. Телохранители Цзян Цин, ехавшие в отдельных машинах спереди и сзади, очистили переулок от велосипедистов и пешеходов, после чего заняли позиции у входа в магазин. Только когда вокруг стало тихо и безлюдно, шофер открыл дверь машины.

Ли На хотела выйти первой, но Цзян Цин остановила ее:

– Сними очки.

– Это просто очки, мам.

– Никто тебя не узнает.

– Да конечно узнают. Посмотри на эти сраные машины.

Цзян Цин покачала головой и вздохнула.

Прикусив губу, Ли На уступила:

– Хорошо.

Она положила очки в футляр и засунула его в сумку. Ничем не прикрытые глаза были темными и уставшими. Один из них был испещрен красными прожилками. Она моргнула и прищурилась:

– А их предупредили о нашем приезде?

– Нет. Это частный визит.

– В Комплексе есть магазин, мам.

– Там нет того, что мне нужно. Мне нужен подарок. Весьма специфического свойства. Я хочу, чтобы ты помогла мне его выбрать.

Хозяин магазина стоял за прилавком, его жена – у двери. Оба были напряжены и напуганы.

– Добрый день вам, – сказала Цзян Цин, – и тысячу лет Председателю.

– И еще тысячу лет, – ответил мужчина, опустив глаза.