Света появилась метров на двадцать ниже точки падения. Сперва выскочила на поверхность плавниками наверх ее доска, затем вынырнула и она сама.

– Переверни доску, переверни доску! Держись за нее, просто держись, – кричал я, гребя изо всех сил. Она оглянулась в мою сторону. Похоже, не видела меня, не понимала, что я говорю. Я был рядом, уже совсем близко, чтобы разглядеть, как со дна её синих глаз поднимается белый страх.

И пришла следующая волна. Я успел схватить Свету за руку, отбросил свою доску в сторону, и нас накрыло.

Когда шум силен, его ничего не отличает от тишины. В нем так же неразличимы отдельные голоса мира. Возможно, ревом был полон вселенский хаос перед тем, как вылиться в порядок мироздания.

Упавшая на нас волна не была огромной, она не была даже большой, но сейчас со Светой мы мерили волны не в метрах – измеряли её страхом.

Для меня с приходом волны ничего не изменилось, привычно я поднырнул под гребень, и меня засыпало ярко-белым пеплом пены. Для Светы же пена была словно пепел жизни. Она сжала мою ладонь. Отчаянно пыталась всплыть на поверхность, схватить воздуха. Но пузыристая рыхлая пена не позволяла оттолкнуться, и от этого таяли силы, и испуг почти превратился в ужас.

Под водой, в обрушившейся волне, пузыри живут стаями, они мечутся и шипят, натыкаясь друг на друга. Они льнут к вам роем, забираются в глаза и нос, в уши!

Их легко прогнать – они боятся спокойствия и неторопливости. Они живут мгновенную свою жизнь взбалмошно, её суть – в суете, но стоит перестать идти у их мельтешения на поводу, как они отстают напрочь. И еще они боятся череды коротких выдохов прямо в воду. Воздух отгоняет их ото рта и носа, они шарахаются в стороны или попросту тают.

Но разве пузыри докучали Свете, как туча насекомых?

Нет. Исполин поднял её безжалостной синей ладонью и окунул в самую сердцевину своего бирюзового тела. И не отпускал.

Сжимал, выдавливал вдох и трепал из стороны в сторону, словно хотел смешать с водой. И как равнодушно смотрело на все происходящее огромное, теплое, такое родное, такое дорогое солнце! А исполин все не отпускал, а воздуху и этому солнцу было безразлично, что сейчас перестанет быть еще одно «я»…

Мы добрались до берега вместе, на темный песок я положил Светину доску, пристроил рядом свою, а Света села, обхватив колени и уткнувшись в них лицом. Перед нами, шириной в обзор, переливал океан волнами свою мощь и с волн катились наши ребята.

Света вздрагивала и вдруг явственно всхлипнула. Словно какая-то горечь, более едкая, чем океанская соль, жгла её горло.

– Я не… не могу-у-у, – заикаясь, выговорила она. – Я… мне страшно. Страшно… – едва слышно прошептала она бледными губами и отвернулась.

И, пожалуй, именно тогда еще одно «я» действительно умерло.

Но спустя несколько дней, когда Света сама взяла доску и выгребла в океан в Куте, а я сидел в тени кустов у посаженной мной пальмы, выслушивая трескотню местного владельца четырех зонтов и восьми шезлонгов, родилось новое «я». Света каталась. С опаской, потихоньку, но гребла, и волна брала её в свою ладонь.

Учить сёрфингу – все равно что сажать деревья. Опускаешь саженец в почву и гадаешь – примется или нет, съедят подземные таракашки его слабые корни или нет… И так здорово, когда из жесткой коры на веточке вдруг появляется почка.

Но что оно такое – «я»? Совокупность чего? Крови и органов? Амбиций? Мыслей и эмоций? Какая-то малопонятная аура, о которой так много трещат как бы просветлённые?

Мне кажется, далеко не все сумели ответить на вопрос о том, что же такое их собственное «я», но стремятся объяснять тайны мироздания, хотя оно, мироздание, именно с «я» и начинается.