Он не упал тогда! Он проехал, хотя и без поворотов, всю ту строптивую волну, до берега, раскинув, как птица крылья, голые руки – на них лежали бронзовые огни огромного солнца.

На меня тогда снизошло странное чувство. Всё, о чем вопила моя душа, вдруг смолкло. Время растянулось, пока Паша скользил по волне, и я слышал лишь топот стада скачущих единорогов. Такая была тишина вокруг, и только этот топот, рокот волн…

Потом мы сидели на берегу. Стремительно темнело, как бывает только в тропиках. Тени растекались, и от этого берег, казалось, становился жидким, тогда как под последними лучами солнца море отвердевало гранями волн.

– Что-то страшновато… – неуверенно сказал Паша и усмехнулся тому, что его мечта оказалась страшной, хотя он катился на волне по колено. Я поднял руки, собираясь говорить с их помощью, пока не найду слов, но Паша меня перебил:

– Ну, в смысле это страшно как бы потому, что это по-другому, чем всё…

Мы выехали в сёрф-трип: в машину, оклеенную эмблемами сёрф-брендов, собрали учеников, чья степень подготовки позволяла им встретиться с волнами, живущими иной, чем в Куте2, жизнью, и выдвинулись.

Бали волшебен… хотя нет, волшебство – это что-то другое. Этот остров необъясним. Он умеет говорить, но не стремится быть услышанным. В листве его деревьев шевелится вовсе не ветер – она полна духов, чьих имен нам, сюда приехавшим, не разгадать. Этот остров таинственен, и он протягивает руку всякому, по-разному проявляя свое участие в человеческой судьбе. Для нас он простирал ладони своих рифов в океан, и, споткнувшись о них, воды вставали светлыми валами нам навстречу.

Когда мы ехали тем утром, дымка плыла над крышами, как синий туман, и говорили птицы. Только птиц в машине не было слышно. Слышали мы только мотор, зачем-то музыку и самих себя. Я рассказывал о волнах то, что знал, а остальные – то, чего не знали. И даже если не произносили слова вслух, то внутри себя говорили безостановочно.

Ведь иметь внутри тишину сложно – мы постоянно обгоняем свою жизнь, вырываемся из своего сегодня и живем в завтра. А от этого в нашем сегодня образовывается пустота, и мы заполняем ее музыкой и диалогом с собой или с кем-то другим – бесконечным спором, замысловатым, но часто бессмысленным.

С нами ехала Света. Она была похожа на тугой ивовый прут. Гибкая, коротко стриженная, тонкая, резкая, она двигалась со свистом, в Куте пену ловила стремительно и четко, не менее стремительно отшивала бесконечно клеящихся к ней парней. Я про себя называл ее «Розга».

Остроумно отвечая разошедшимся парням, сверкая синими глазами, хохоча над другой нашей сёрфершей, опасавшейся, что там, на других волнах, может и не получиться проехать так, как в привычной Куте, Света говорила, что всё в наших руках, и демонстрировала бицепс.

Так мы и ехали. Водитель Маде, распространив по плечам черные, невероятно длинные волосы, сановно вращая руль, доставил нас к месту.

Здесь светлые пески Букита3 и Куты понемногу отступали перед черными песками, извергнутыми когда-то вулканом Агунг4. Здесь белая пена, словно перо из крыла чайки, таяла на черно-сером пляже, выкатившись из голубого моря, в которое далеко за горизонтом падало голубое небо. И были волны. Не то чтобы большие, но и не совсем маленькие. Однако для уровня подготовки наших ребят я оценил волны как средние – и по размеру, и по сложности.

Мы выгрузились. Пока я вместе с Маде отвязывал и снимал с крыши микроавтобуса доски, а кто-то, завернувшись в полотенце, неловко менял шорты, Света успела осмотреться, предвосхитить ответом чей-то вопрос и энергично покрывала мускулистые ноги кремом от солнца.