Берта смотрела на него и ровным счётом ничего не понимала. С одной стороны, она была удивлена, с другой стороны, она противилась такому неожиданному напору со стороны незнакомого мальчишки. И в это же самое время она поняла, что никто с ней так чётко ещё не разговаривал. Без воды и капризов, без длинных слов и уговоров. Он просто говорил то, что хочет, в этом не было сомнений. И она каким-то своим внутренним чутьём понимала, что нужно отвечать так же быстро и так же уверенно. Если она скажет нет, уговоров не будет.

– Ну, хорошо, давай попробуем. А почему ты выбрал меня?

– Нечего тут пробовать. Если договорились, значит, договорились. Договорились?

– Договорились. Почему я?

– Потому что ты рыжая, по науке это правильно.

Берта собралась было обидеться, потому что это дурацкое «потому что ты рыжая» прилетало ей при любой непонятной или странной ситуации. Но в этот раз обижаться не захотелось, как будто впервые в жизни за этой фразой стояло что-то большее, чем просто присказка.

– Ты – рыжая, – продолжал Серёжка, – а мы с мамой читали статью, где было написано, что рыжие люди, хоть и считаются самыми неуравновешенными и эмоциональными, зато они генетически не умеют врать.

– Я умею врать, – попробовала сопротивляться Берта.

– Это ерунда. Это не врать. Сказать глупость или ещё там чего – это не врать.

– А что врать?

– Сказать, что приедешь, и никогда не приехать, – сказал Серёжка так же уверенно, но глаза его стали как будто прозрачными; Берта даже подумала, что он может заплакать, но он не заплакал. – Я два дня внимательно смотрел на всех и на тебя, ты самая честная и самая добрая, ты мне нравишься, поэтому я решил, что ты будешь мне хорошей сестрой.

– А вдруг я не хочу? – выпалила Берта и удивилась, что Серёжка только что вроде дал слабины, чуть не заревел, а голос вообще не дрогнул, и вообще… не заревел.

– Ну если бы не хотела, ты бы не согласилась?

– Сейчас согласилась, потом рассоглашусь!

– Не рассогласишься. Мы, может быть, с тобой будем спорить и ругаться, это нормально, не бойся. Но если мы как брат и сестра, то всё равно будем мириться и защищать друг друга.

– Я должна буду защищать тебя? Я же девочка!

– Ну, по-своему, по-девчачьи, когда силой ничего не решишь. Мне будет сложнее, ты вон какая красивая, но я справлюсь.

– Сколько тебе лет?

– Я уже говорил. Мне семь лет. Я Мяготин Сергей Викторович, если ты не запомнила, – интонация была у него совсем не детская, но раздражения в голосе не было. Казалось, он готов это повторять снова и снова, как какую-то собственную мантру.

– Как тебя не запомнить? – ответила Берта с девичьим кокетством и очень по-доброму. Как будто хотела сказать в конце: «Горе ты моё луковое», но почему-то не сказала.

В этот момент им обоим стало легче.

Ничего вроде не произошло, но Берте, как бы она внутренне ни сопротивлялась, Серёжка понравился. Так коротко и ясно говорить о том, что хочешь? Это редко бывает. Обычно начинают канючить и ходить вокруг да около, а тут: «Будь моей сестрой, я два дня всех оценивал, ты подходишь». Берта так не умела.

Серёжка попал в интернат на полтора года позже Берты. Он тогда всем показался странным: первые два дня вообще молчал, а потом резко начал со всеми общаться так, как будто он здесь жил уже много лет, как будто для него всё было привычным и знакомым: предметы, помещения, дети, воспитатели.

Это он первым придумал ласковое прозвище для Амалии – Амочка-мамочка. И вроде бы ей надо было его приструнить, но со стороны Серёжки это было так искренне и с таким уважением и любовью, что скоро вся группа стала так называть Амалию Сергеевну. Да и ей было приятно, она своих детей любила очень.