– Каштановая болезнь.

– Хорошо, что погибают каштаны не сразу, а спустя годы, – уронила Серена. – Это дает нам необходимое время, а также повод предпочесть красное дерево.

Пембертон положил руку на твердый шарик рычага сцепления, переключил передачу, и они двинулись дальше.

– Удивительно, что дороги здесь заасфальтированы, – заметила Серена.

– Далеко не все. Впрочем, эта обустроена еще по крайней мере на протяжении нескольких миль. И дорога до Эшвилла тоже. Поезд домчал бы нас в лагерь быстрее, даже при скорости в полтора десятка миль в час, но так я смогу представить тебе наши владения.

Вскоре они выехали за пределы Уэйнсвилла, и пейзаж постепенно сделался гористым и пустынным, хотя изредка мимо проплывали пастбища, похожие на заплатки зеленого войлока на более грубой ткани. А ведь лето почти настало, понял вдруг Пембертон. Белые лепестки кизила увядали на земле, ветви деревьев покрылись густой зеленью. Они миновали хижину, неподалеку от которой женщина черпала воду из колодца. Женщина была босая, а льнущий к ней светловолосый малыш – в одних штанах, подпоясанных бечевкой.

– Обитатели этих гор… – произнесла Серена, глядя в окно. – Я где-то читала, что благодаря изолированной жизни их речь восходит к елизаветинским временам.

– Бьюкенен придерживается того же мнения, – усмехнулся Пембертон. – И даже ведет особую тетрадь, куда записывает отдельные слова и выражения.

Вскоре начался крутой подъем, и фермы вовсе перестали попадаться на глаза. У Пембертона заложило уши, и пришлось сглотнуть пару раз, восстанавливая баланс давления. С асфальта он свернул на грунтовую дорогу, которая почти милю плавно заворачивала вверх, прежде чем сделать последний резкий подъем. Здесь Пембертон остановил машину, и оба вышли. Справа над дорогой нависал гранитный утес, по которому сбегали водяные струи. Слева не было ничего, только долгий обрыв да бледная круглая луна, нетерпеливо выжидающая наступления ночи.

Пембертон взял Серену за руку, и они вместе подступили к краю обрыва. Внизу долина Коув-Крик теснила горы квадратной милей ровной земли. В центре расположился лагерь, окруженный пустырем, утыканным пнями и ломаными ветками – следами сплошной вырубки. Склоны хребта Хаф-Акр, ограждающие долину слева, также стояли оголенными. Растительности была лишена и нижняя четверть горы Ноланд, высящейся по правую руку. Пересекающее долину железнодорожное полотно с вышины выглядело стежками аккуратной швеи, которые соединяли две части долины.

– Девять месяцев работы, – сообщил Пембертон.

– На западе мы управились бы и за полгода, – заметила Серена.

– У нас тут выпадает вчетверо больше осадков. К тому же сперва пришлось прокладывать дорогу в долину.

– Это многое объясняет, – признала его жена. – Докуда простираются наши владения?

Пембертон указал на север:

– Вплоть до горы за тем местом, где мы сейчас ведем промысел.

– А на западе?

– Гора Бальзам, – сказал Пембертон, перемещая вытянутую руку. – На юге – хребет Хорс-Пен, и ты сама видишь, куда дотянулась наша вырубка на востоке.

– Тридцать четыре тысячи акров?

– К востоку от Уэйнсвилла – еще семь тысяч, но их мы уже вырубили.

– Все, что восточнее, прибрал к рукам «Чэмпион пэйпер»?

– По самую границу с Теннесси, – кивнул Пембертон.

– Та земля, которую власти хотят забрать под парк?

Пембертон снова кивнул.

– И если «Чэмпион» уступит, явятся по наши души.

– Но мы ничего им не отдадим, – подхватила Серена.

– Нет. По крайней мере, пока не завершим вырубку. Харрис, здешний каолиновый и медный магнат, был на том собрании, о котором я рассказывал, и ясно дал понять, что не меньше нашего настроен против затеи с национальным парком. Неплохо иметь в союзниках самого богатого человека во всем округе.