Когда силы сопротивляться впустую закончились, Хизаши захотел пить. Голод он мог не замечать, но жажда впилась в горло острыми когтями и драла, драла, драла… На крик никто не приходил, будто про пленника все позабыли. Не хватало света. Странно, ведь темнота не была для бывшего ёкая таким уж большим неудобством, но то ли сказывалась привычка, то ли мрак превратился в неизвестность, а она мучила похуже всех пыток, что могли придумать для него в Дзисин. Хизаши не любил боль, но страх остаться навеки брошенным здесь без возможности даже выпрямиться доводил до отчаяния. С ним уже такое случалось, и воспоминания о божественном суде вспыхивали под закрытыми веками, пока Хизаши пытался убить время сном.

Еще тяжелее физической беспомощности, жажды и темноты были мысли о Кенте. В тот миг, когда Хизаши буквально распластало по земле на окраине долины Хоси, он не мог ни о чем думать и не видел, что происходило вокруг. Что происходило с Кентой. Что такие люди, как эти лживые ублюдки, могли сделать с тем, кто оказался носителем столь разрушительного зла? Более того – свидетелем их былой подлости. Хорошо, если Кента сейчас где-то рядом, в том же жутком положении, но живой. А если…

Хизаши запутался. Он ненавидел Дзисин за их лицемерие, ненавидел Хироюки, который, в свою очередь, был врагом всех оммёдзи, Дзисин в том числе. Разве это не могло сделать их союзниками? Но Хироюки заставил страдать Кенту, а этого нельзя было простить. Он использовал их всех, насмехался, играл точно своими куклами.

Хизаши хотел пить. Хизаши хотел спать – но не мог, ведь стоило телу расслабиться, как демоновы путы едва не вырывали руки из плеч. Запах собственной крови в какой-то момент перекрыл все остальные, а они были омерзительны. Хизаши был унижен, и лишь поруганная гордость не давала ему сломаться наедине с собой – самым страшным собеседником.

Когда снаружи загремело и в окошке показался отблеск огня, Хизаши плохо разбирал, где явь, а где нет. Дверь открылась с громким скрежетом и скрипом, свет заполнил тесное пространство, выжигая глаза, и Хизаши зашипел. Сила оммёдо ранила его, на шею накинули конопляную веревку с полосками офуда и расстегнули цепь. Хизаши тут же повалился вперед, но петля натянулась, и он едва не задохнулся, пришлось встать на колени, упершись раздувшимися нечувствительными руками в камни пола.

– До чего жалкое зрелище, – услышал он над собой. – Это существо позорит человеческий род, подражая ему.

– Почему он не попытался превратиться обратно?

– Наверняка от страха перед силой Дзисин.

«Горите в Ёми, – думал Хизаши, пока слезы градом капали из воспаленных глаз. – Чтоб вам там они палицу в рот затолкали».

Его дернули на себя и вверх, как шавку. Он поднялся, чтобы не пришлось ползти за людьми на четвереньках, но его так тянули и шпыняли, а слабость была настолько сильна, что пару раз по пути он падал, и его поднимали пинками. Он ожидал боли, но не чувствовал ее, вообще ничего не чувствовал – в этом оммёдзи обманули сами себя.

Коридор освещался слабо, так что вскоре глаза привыкли, и можно было не щуриться и не ронять позорные слезы. Хизаши впихнули в очередной каменный мешок, но этот, в отличие от предыдущего, был гораздо просторнее. Хизаши хотел оглядеться, но его огрели по спине, вынуждая упасть на колени.

– Сакурада-сэнсэй, узнаете своего ученика? – спросил голос из тени.

– Он запомнился мне больше похожим на человека, Нобута-сан. Ваши люди хорошо над ним поработали.

– Он и не должен быть похожим на человека, однако как-то так вышло, что он учился бок о бок с моим драгоценным племянником. С вами, Сакурада-сэнсэй, и с другими беседовать об этом будут ваши старейшины, мое дело – вытянуть нужные сведения.