– Это мое, – повторил он и призывно выставил перед собой ладонь. Веер вырвался из плена и метнулся к хозяину. Едва они воссоединились, Хизаши сразу же атаковал. Быстрая цепочка шагов – знак на земле, резкие слова – приказы, поворот и взмах руки – раскрытый веер рисует сияющую серебристую ленту в плотном, как студень, воздухе. Хизаши танцует, и обретенная ки бурлит в нем. Хизаши вскидывает руки так, будто на нем не бедняцкая одежда, а дорогие шелка. Его тело знает, как двигаться, губы помнят слова, а сердце жаждет возмездия. Вокруг него раскручивается смерч, пыль стоит столбом, плещутся белым знаменем длинные волосы.

Хироюки видит в нем своего Ясухиро, но он ошибается. Мацумото Хизаши не имеет к ним обоим никакого отношения.

Он делает последний взмах над головой и замирает, чувствуя, как отрываются от него концы заклинания, как оно летит вперед, накрывая застывшего на корточках гася-докуро и его хозяина. И такая вмиг пришла легкость, такое дурное веселье. Из горла вырвался смех, похожий больше на хрип и бульканье, во рту появился привкус крови, в груди потяжелело, и Хизаши закашлялся, разбрызгивая по песку алые капли.

– Станцуй для меня еще раз, братик! – воскликнул Хироюки, приглаживая лежащие на плече волосы. – Почему же ты больше не танцуешь?

Хизаши кашлял кровью и не хотел верить, что все это взаправду.

– Может, в другой раз, – сам себе ответил Хироюки со вздохом, и скелет, повинуясь приказу, начал медленно выпрямляться.

Хизаши покачнулся, и кто-то обхватил его за плечи.

– Идем же, прошу! – Кента потащил его прочь. И на этот раз Хизаши не сопротивлялся, лишь до последнего не отрывал взгляда от широкой улыбки демона.

Скверна добралась до него, впилась клыками во внутренности, проникла в кровь и в мысли. Хизаши кое-как переставлял ноги, но по большей части висел на Кенте, чей запах пробивался сквозь мешанину из гнили, крови и сладкого дурмана разложения.

– Потерпи еще немного, – уговаривал он. Хизаши одной рукой цеплялся за Кенту, а другой прижимал к себе драгоценный веер. Что-то тяжелое, угнетающее наваливалось сверху, и он понял, что это заклинание оммёдзи, барьер, который вот-вот запечатает долину. Морикава не обманул хотя бы в этом.

– Держись, умоляю, – слышал он сбивчивый шепот, но вместо слов ответа мог только облизывать сухие губы со вкусом железа.

Он почти рухнул на колени, устоял на силе воли – и немного на Кенте. Они миновали умирающие останки священной рощи и уперлись в строй экзорцистов Дзисин и Фусин – перед лицом общего врага стремление превзойти друг друга было временно забыто.

– Они задержали одичавшего гася-докуро, – сказал кто-то из школы Сомнения. – Ваши ученики и правда хороши, Сакамото-доно.

Кента рядом вздрогнул и вдруг низко склонился перед этим Сакамото. Хизаши было слишком плохо, чтобы так быстро соображать, да и не собирался он гнуть спину. В глазах темнело, он пытался стоять ровно и не показывать своего состояния, но удар по ногам сзади все-таки повалил его на колени. Картинка дрогнула, размылась, и он услышал:

– Школа Дзисин не имеет к этим двоим никакого отношения. Однако мы добьемся от них правды о произошедшем, это наш долг. Завершайте барьер…

Хизаши с ненавистью посмотрел на говорившего, но тот уже отвернулся, явив ему герб Дзисин на парадной катагину[13].

– Катись… к они… – процедил он, и уши заложило от чудовищного давления оммёдо такой силы, что могло бы размазать его по земле, будь оно направлено на него. И даже горячая, как костры Ёми, ненависть не смогла удержать его крика.

Так Мацумото Хизаши, хэби в облике смертного человека, близко познакомился с темницами в глубине горы Тэнсэй, издревле считавшейся чистой и священной, тогда как внутри оказалась именно такой же, как и вся эта дрянная школа, – темной, мрачной, грязной и лживой. Его пленители хорошо подготовились: от талисманов, какими были оклеены стены тесного узилища, все тело онемело, а мысли ворочались с трудом, но и этого им оказалось недостаточно. Руки Хизаши завели за спину и, вывернув до боли, стянули тонкой железной цепочкой, в которой ощущалось сдерживающее заклинание. Неровные звенья впивались в кожу, стоило чуть пошевелиться, а Хизаши пробовал. Первое время он как ошалелый метался из стороны в сторону, рвался к двери с крохотным зарешеченным окошком, но до нее неизменно оставалось расстояние, равное половине шага, вся же темница больше напоминала конуру, и воняло здесь так же.