Но солнечный летний мир раскололся от скрипа и скрежета, Хизаши дернулся спросонья и чуть не взвыл от боли. Короткий сон расслабил его, заставил забыть о бдительности, и вот пришла расплата. Сощурившись, он пытался рассмотреть в ореоле оранжевого света лицо посетителя. Но, даже толком не приглядевшись, узнал по пронзительному голосу, с каким тот протянул:

– Что я вижу? Маленькую рыбку, скрежещущую зубами[14].

– Выучил новую фразу? – хмыкнул Хизаши. – Поздравляю.

– Дядя сказал мне, что ты сейчас похож на кусок дерьма и пахнешь так же, – широко осклабился Нобута-младший. – Расскажу парням, они будут в восторге, потому что тебя все терпеть не могли, Мацумото.

– Странно, я думал, это они о тебе…

– Заткнись! – сорвался Нобута и схватился за меч. – Здесь я говорю, а ты, ничтожество, слушаешь!

– Для того, чтобы люди тебя слушали, их приходится связывать. Вот так умора.

И хоть снаружи Хизаши старался держать лицо, вид соученика на пороге его темницы вызвал в нем настоящий ужас. Попасть во власть кого-то вроде него – даже смерть или вечное заточение не казались уже таким страшным приговором.

– Где ты нашел людей, уродец? – чванливо бросил Нобута и повел носом. – Я чую лишь запах отброса, от которого мой дядя скоро избавится.

Он подошел на полшага ближе, но так, чтобы, в случае чего, Хизаши не сумел дотянуться.

– Дядя точно знает, как поступать с такими, как вы, с тем нищебродом из глуши. Я всегда говорил, вам не место в Дзисин.

– Что с Куматани? – вырвалось у Хизаши, и он чуть не откусил себе язык за это. Но было поздно. Омерзительное лицо перед ним разрезала кривая ухмылка.

– Не скажу. Дядя еще столько всего не успел попробовать.

– Ах ты, щенок!.. – Хизаши рванул вперед, наплевав на боль и слабость. Звякнула цепь, разрезали истерзанную кожу острые звенья. Но не хватило буквально пары сунов[15]. И пусть Нобута отпрыгнул назад, как перепуганный кролик, Хизаши все равно не смог бы его достать, разве что плюнуть. Это он и сделал. Кровавая слюна испачкала бордовое кимоно Дзисин, и Нобута брезгливо скривился.

– Считай, тебе повезло, что я не собираюсь тратить силы, Мацумото. Ты сдохнешь здесь, как червь, раздавленный моим сапогом.

Хизаши оскалился и зашипел. Белые волосы спутались и грязными, местами бурыми прядями свисали по обе стороны от лица. И пусть он упирался в пол лишь стертыми коленями, а его руки и ноги были стянуты сзади и прикованы к кольцу в стене, он напугал Нобуту, и тот не сумел этого скрыть. Замахнувшись ножнами, но так и не рискнув приблизиться на расстояние удара, он умчался прочь по коридору, дверь закрылась, и снова наступила тьма.

В следующий раз за ним пришли, когда от голода мутилось сознание, и Хизаши пребывал в полубессознательном состоянии. Ки он не ощущал, но медитация помогала справиться с физическими страданиями, а заодно не наброситься на куски сырого мяса, от которых уже воняло тухлятиной. Ему ничего не говорили по пути, он говорить тоже не стремился. В той же комнате для допросов, а точнее уж пыточной, сегодня было многолюднее. У стены за столом сидел Сакурада Тошинори с таким мрачным лицом, что казалось, пытать сейчас собирались его. Нобута-старший стоял спиной к двери, заложив руки за поясницу, и Хизаши бросились в глаза его перепачканные красным пальцы. Двое людей в черном с закрытыми платками лицами держали палки, уже хорошо Хизаши знакомые.

– До чего же вы упрямые ребята, – сказал Нобута и повернулся к Хизаши. – Почему бы просто не прекратить свои мучения?

За ним на краю резервуара с водой, в которой Хизаши уже топили, была установлена деревянная рама, а в ее центре, растянутый за руки и за ноги ремнями, висел Куматани Кента, одетый только в штаны и спущенное до пояса разодранное нижнее кимоно. Тело с напряженными мышцами покрывали багровые полосы, порезы и кровоподтеки, а на груди – след от ожога. Голова безвольно свисала, но стоило Хизаши судорожно вздохнуть, как он поднял лицо и посмотрел на него ясными глазами.