– Мальчики, надо работать, а не попрошайничать!

– Слышали, как она к нам? Не уважает! А мы и не просим, мы и так взять можем! – И все четверо заржали.

– Нет у меня денег, ребятки, – удивлённо сказала Леонидовна, – зарплату и ту задержали!

– А если проверить? – набычился коренастый. – Да ты не оглядывайся, нет твоих ментов нигде и не будет! А у меня самого брат в ментуре работает, – ухмыльнулся коренастый.

И в самом деле, кроме них на платформе никого не было – лишь какой-то мужик вдали маячил на соседней платформе напротив стенда с изображением фанерного Ленина, куда-то рукой указующего. Тут она слегка испугалась.

– Ребята, да ведь у меня последние остались на продукты, ребёнка кормить… Ладно шутить!

– Колян, а мы шутим? – спросил прыщавый и длинный коренастого. – Тётка, давай по-хорошему, а то трубы горят!

– Ну всё, всё, дайте пройти, опаздываю…

Они стояли вчетвером перед ней и не думали двигаться: коренастый, прыщавый, кудрявый блондин и остроносый брюнет.

– Да нет ничего, сынки, вот вам крест!

– А ты покажь! – В руке коренастого вдруг тускло блеснуло стальное лезвие.

Леонидовна дрожащими пальцами вынула из сумки красный кошелёк, раскрыла неловко, и на платформу выпали ключи на кольце от процедурной и дома и проездной в целлофановом кармашке с фоткой сына. Кармашек упал проездным вниз и круглой физиономией двухлетнего Димки кверху, улыбающегося из своего счастливого мгновения полгода  назад. В кошельке была пара банкнот по 500 рублей.

– О, на два пузыря хватит! – выхватил деньги прыщавый. – А крестом клялась, что нет! Нехорошо, тётка!

А Леонидовна присела, собирая ключи и проездной с фотографией сына. Краем глаза отмечала фирменную адидасовскую обувь и джинсы коренастого, до блеска начищенные ботинки прыщавого и аккуратные стрелки на его брюках (явно материнская рука!). Она встала: и курточки на всех недешёвые, брючки отглаженные, джинсы. Лезвие куда-то исчезло. Внезапно её разобрало зло.

– Да берите, берите хоть всё! Тут ещё мелочь осталась, доскребавайте!

– Не, – ухмыльнулся коренастый,─ мы всё не берём, мы благородные! – И подростки загоготали, как гуси. Отправив кошелёк в сумку, Леонидовна торопливо засеменила к мосту. «Опоздаю! – в страхе подумала, задыхаясь и поднимаясь на мост, – от старшей влетит, а сегодня четыре капельницы ставить!»

– Во как погнала! – хохотнул кучерявый. – А ножки то-оненькие!

– Как тараканчик, – добавил остроносый брюнет, и все снова загыгыкали.

– Надо было б кошель взять!

– Чтоб вычислили? – возразил остроносый.

– Слышь, Колян, а ты и правда, смог бы? – спросил прыщавый коренастого.

– Ха! – ответил Колян.

– Не, ты тока попугать или как хотел?

– Ха! – ответил Колян, почуяв, что от ответа зависит его авторитет в гоп компании, – А ты чо, может, думаешь, кровяки боюсь?

– Да не, я так…

– Вот и такуй!

Все снова загоготали.

– Мне через месяц в армию, в спецназ пойду и крови бояться западло! За родину, блять, всех урою!

– Парни, так чо, на работу? – спросил остроносый.

– Да мы чо дураки работать, когда бабло есть? У меня сеструха в гастрономе работает, вынесет. Валим, мужики! – возгласил курчавый и, хлопнув коренастого меж лопаток, крикнул:

– Спа-ар-так чемпион!

– Спар-так чемпион! Спар-так чемпион! – подхватили другие.

Промчалась, плаща не снимая, сквозь приёмную, когда круглые часы вверху показывали ровно восемь. Вбежала в сестринскую, скидывая плащ и натягивая халат под недоброжелательным взглядом Бабарихи, как за глаза прозвали старшую.

– Капельницы уже в палатах! – будто осуждая, бросила Бабариха. Она всегда была на кого-то и чем-то недовольная. И чего она всегда такая? – удивлялась Леонидовна. – И муж, и сын взрослый, работает, и машина, чего ещё желать? А от меня гад Сашка ушёл к стюардессе, как только родила, и мама с больным сердцем с внуком мается… А потом ещё эти, на платформе… Но не промажу, надо только реже и глубже дышать! Она вышла из процедурной, выпрямившись стрункой, толкая перед собой столик со шприцами и спиртом. Ровнее, ровнее дыши! Улыбайся! Вошла в палату, где полная женщина засучила рукав халата: