– Значит, ты вместо сына хочешь? – удивлённо переспросил военком.

– Да!

Военком с минуту молчал, потом сказал:

– Знаешь что, отец родной, вали-ка ты домой и сына спрячь, здесь немцы вот-вот будут…

И словно в подтверждение его слов со двора донеслось тарахтенье моторов, и военком рванул к окну: во двор въезжали мотоциклы с колясками и на солнце блестели высокие немецкие каски мотоциклистов.

– Давай, давай, уходи! – махнул резко и нетерпеливо военком Авдею. – Только не беги – застрелят. Красноватое лицо Авдея стало свекольным и он, развернувшись, вышел.

Шагая через двор, он еле сдерживал себя, чтобы не побежать. Мотоциклисты громко между собой переговаривались, будто лаяли, и не обращали на него никакого внимания. Когда он уже выходил на улицу, за спиной из здания военкомата донёсся одинокий выстрел, и послышались крики.

Выйдя на пустынную летнюю улицу, Авдей Таривердович всё же не выдержал и побежал, затрусил до ближайшего угла. Завернув, остановился отдышаться в жидкой тени тополя и, сняв фуражку, достал платок и вытер мокрую от пота лысину и лицо. Отдышавшись, зашагал дальше. Город словно вымер: на улицах – ни души. Он старался двигаться ближе к стенам, не привлекая внимания, и вместе с тем, чувствовал, что за ним наблюдают десятки глаз из окошек выбеленных, крытых красной черепицей хат. Стояла напряжённая тишина, не слышно было со стороны станции обычных шипения и свистков паровозов.

Скоро он вышел на привокзальный пустырь с колодцем-журавлём посреди. У колодца две бабы с вёдрами, а к колодцу мужичонка с бородой, согнувшись что-то тащит. Пригляделся – человека за ноги тянет. Остановился, вытер пот, Авдей подошёл и увидел в ряд выложенные тела – мальчишки в хилых одежонках, а тело в военной форме с голыми ногами (сапоги уже кто-то успел снять) лежало поодаль, лицом в сухую траву так, что только затылок был виден.

– Их командир, вишь? – сказал мужичонка, хотя Авдей ничего у него не спрашивал.

– Что тут было, веришь ли, – продолжал мужичонка. – гонялся немец за ними, как за зайчатами на этих мотоциклах и порешил… Они вразброс были по поляне, а я их в рядок, – кивнул мужик на тела, – всё ж не собаки какие, а люди, пацаны, а к смерти надобно уважение иметь… – Стой, – добавил бородатый, не беги… Авдей обернулся.

На тропку, пересекающую пустырь, выходила колонна молодых немецких солдат. Шли, несмотря на ранцы и винтовки за плечами, бодро и весело, многие сняв пилотки, будто возвращались с футбольного матча, где их команда выиграла. Шли, радуясь солнцу, молодости и лёгким победам. Впереди высокий голубоглазый блондин. Он, белозубо улыбаясь, показал рукой на тела у колодца, и в колонне послышался лёгкий смех и возгласы. Потом блондин, скинув ранец и винтовку, кинулся вперёд, к колодцу, его примеру последовали другие. Блондин опередил всех, выхватил у женщины наполненное ведро и побежал, шутливо удирая от пустившихся за ним двух комрадов, держа перед собой ведро на вытянутых руках, потом остановился и под общий хохот стал выплёскивать на них воду. Другое, наполненное ведро пошло по рукам, вернее по высохшим губам. И от этого веселья сердце у Авдея будто камнем придавило и солнце показалось холодным. А женщина стояла столбом, ожидая пока они не наиграются и отдадут ведро. Лицо у неё было каменно неподвижно, плечи покатые, руки длинные от ежедневной тяжкой работы. Вторая женщина, прихватив пустые вёдра, куда-то исчезла.

– Чисто дети малые, – хмыкнул бородатый мужичок, глядя на веселящихся немцев и вдруг, перехватив чей-то взгляд, стал угодливо улыбаться и мелко кланяться, козыряя и повторяя: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!..» Неожиданно к телам убитых подбежала немолодая и прилично одетая женщина, в которой Авдей узнал живущую на соседней улице учительницу. Женщина сдавленно вскрикнула и опустилась на колени рядом с телом сына.