– Вот возьми, мать моя тебе напекла всего вкусного на дорогу, печенья ореховые, лаваш, там ещё что-то. А абрикосы, – он протянул сумку пахнущую свежими плодами, – съешь в первую очередь, пока не испортились, только руки мой обязательно…

Паровоз зашипел, зачухал.

– Напиши как будешь там, пиши прямо мне на завод, в цех!

– Прощай Луганск, – вздохнул Сетрак, они обнялись с начцеха, и Сетрак заторопился к вагону.

Проехали Ростов, с долгими остановками добрались до Туапсе, где Сетрак впервые увидел едва не ослепившее его душу море. Сочи, Сухуми – какие благословенные края! Всё больше в вагоне армян, но понимая их язык, Сетрак говорить стеснялся – язык луганских армян слишком изменился за десятилетия. Много говорили о строющемся Ереване, об архитекторе Таманяне. «А что, подумал Сетрак, – руки есть – каменщиком буду, полсотни – не возраст!»

В Тифлисе он улёгся спать и слушал возбуждённые голоса соседей. – Город… Совсем новый!.. – Из розового туфа будет! Небывалый в Мире! – Самый красивый! Самый!.. Самый!.. Самый!.. – стучали колёса на стыках рельс…

Помню жаркий летний день. Мне лет 13, и я брожу по территории пионерлагеря «Кузнечики» и скучаю. Почему-то я один: видимо другие ребята на волейбольной или футбольной площадках, но командные игры я не любил: только те, в которых человек сам за себя, борьбу, к примеру, плавание… Но тренера по борьбе в лагере нет, речка неподалеку мелкая по пояс, да и то нас туда не водят. Жарко припекает солнце, пахнет травой и сухими сосновыми иглами. Я брожу рядом со столовой и пищеблоком. Почему-то тем летом мама не повезла меня, как обычно, на море. Теперь, я думаю, это случилось вследствие дорогих семейных трат – на телевизор «Рекорд» и на холодильник «Смоленск». Рядом с тропинкой к столовой большой матерчатый портрет Никиты Хрущова во весь рост, натянутый на деревянную раму: лысый брюхатый дядька в украинской рубашке и в серых брюках, и радио орёт на весь лагерь что-то фальшиво оптимистическое, отчего на душе становится ещё более пусто и тоскливо. «Ох, – думаю я, – пусть меня родители заберут раньше смены!» Друзьями в лагере я не обзавёлся, книжек интересных не было… И запреты, запреты, а главный: не выходить за территорию лагеря. А хочется, но я пионер – всем пример, «сознательный», понимаю, что если мы не будем уважать правила, то не построим коммунизм! Рядом со столовой прямоугольная железная ёмкость, заполненная дождевой водой. Я склоняю лицо к воде и вижу как по её поверхности туда и сюда бегают лёгкие паучки с множеством тонюсеньких ножек, под которыми вода лишь слегка прогибается – водомерки… А что ещё интересного? – черепки от древних кувшинов, которыми завалены подоконники в Красной комнате… Но сейчас она закрыта. Да, рядом с лагерем через ручей на плоском холме – археологические раскопки, откуда все эти черепки. Но туда ходить тоже нельзя, а тем более самим копать, чтобы не повредить что-нибудь важное, не растащить… копать там можно только археологам, но там мы были: раскопки представляли одинаковые чёрные квадраты, разделённые узкими полосками травы. И в Красной комнате я был, щупал эти черепки с нехитрыми геометрическими узорами. Тогда и много позже в музеях меня не оставляло недоумение почему этим черепкам археологи придают столь великое значение. Ну разбилась в доме тарелка и что? Купили в соседнем магазине другую. Не по тарелкам же о нас судить будут потомки, а по радио, телевидению, полётам в космос, да и помимо тарелок и сервиза у нас в квартире ещё много чего было – и ковры, и пианино, шкаф, стол, кровати, стулья и, конечно, книги, много книг, заполнивших этажерку и отдельный ёмкий книжный шкаф из дуба… А тут по одним черепкам культура определяется! Как-то не задумывался, что могла значить керамика для древнего человека. А значила для его выживания многое. Голод был главной угрозой выживания людей. И готовка пищи, её сохранение были главнейшими проблемами после умения добывать огонь, охотиться, ведь далеко не всякая охота или рыбалка могли быть удачными, не каждый год давал урожай… А кувшины позволяли не только готовить пищу, но и делать человека менее зависимым от природы и стихии обстоятельств, сохранять её, делать запасы: зерновых культур, лесных орехов, вяленого мяса и рыбы, переносить запасы с одного места на другое, прятать в случае нашествия врагов… Изобретение кувшина после открытия и приспособления огня можно смело назвать революционным, подобным открытию колеса. И сколько умения и наблюдательности надо было проявить, чтобы создать кувшин: подобрать нужную глину, найти режим обжига… И уже тогда про красоту не забывали: те примитивные узоры служили и тому, чтобы не только различать кувшины. Польза и примитивное чувство эстетики сливались воедино. Кувшин в обиходе первобытного человека являлся целым состоянием, ценящимся не дешевле шкур животных, спасавших зимой от холода. И каждый кувшин был уникален. Но вот хитроумные греки создали новую технологию гончарного круга, позволившую поставить производство кувшинов на поток. Это было равносильно выходу человека в космос – резко стимулировало торговлю, дальние плавания: целые корабли заполнялись кувшинами с зерном, вином и прочими дарами земли. И плыли они, соединяя Рим, Сиракузы, Египет, Таврию в единую средиземноморскую цивилизацию. Но вернусь к моим «Кузнечикам». Вот, что о них написано в интернете: «Дьяковское поселение на городище Кузнечики возникло не позднее второй четверти I тысячелетия до нашей эры, существовало в первой половине I тысячелетия нашей эры и, вероятно, в его третьей четверти.»