– Да о чём это он?

– Сетрак! – воззвал начальник цеха, звонко застучав вилкой по фарфоровой тарелке. – Уймись! Сядь! Завтра придёшь ко мне и поговорим!

– Так вот, – Сетрак поднял рюмку с вином как можно выше. – Я объявляю, что великий русский полководец Александр Васильевич Суворов по национальности был армянин! – Лицо Сетрака сияло, будто он ожидал удивлённых возгласов и оглушительных аплодисментов. Может быть, он думал, что это и есть высшая точка торжества в его жизни, благодаря которой его перестанут считать никчёмной и пустой личностью. Но его выражение быстро изменилось на удивление, когда две мужские руки, жениха Неудобы и ветерана артиллериста Солдатова, потянули вниз и буквально вбили его в сиденье, да так, что часть красного вина расплескалась на белой скатерти.

– Он что, уже нажрался? – послышались гневные возгласы. – Вон его отсюда! Кто пустил?

– Я кхе… да… – попытался возразить Сетрак, но крепкие руки вынесли его из-за стола и поволокли к воротам, и он лишь беспомощно перебирал в воздухе ногами, а рюмка упала на землю. Это был жених Неудоба, ростом чуть менее пожарной каланчи и звякающий орденами Солдатов, которые он надевал всегда в торжественных случаях. Солдатов отпустил Сетрака, открыв дверь в воротах, а Неудоба вытащил горбуна на пустую вечернюю улицу с уютно светящимися в хатах огоньками и врезал ему кулаком под левое ребро, потом под правое, приговаривая: «Это тебе за Суворова, армяшка, а это за свадьбу». От ударов Сетрака скрючило так, что перехватило дыхание, и он еле заковылял, держась за глинобитную садовую стену.

– И ещё раз появишься на моей улице, утоплю в нужнике! – напутствовал Неудоба гостя, захлопывая за собою дверь.

Там, где забор кончался и выходил на перекрёсток, Сетрак упал и лежал некоторое время, приходя в себя – видно, без перелома ребра не обошлось. Через некоторое время он отдышался, внюхался в полынь, привстал и поплёлся домой, слыша за собой нестройную песню: «Очи чёрные! Очи жгучие! Очи страстные и прекрасные!..»

2.

Начцеха Дмитрий Авдеевич Мелконов сидел в своём заводском кабинете и сверял показатели плана перед совещанием у директора завода, когда в дверь постучали и, не ожидая ответа, вошли. Дмитрий Авдеевич поднял глаза и увидел скрюченную фигуру Сетрака.

– Ну чего тебе, дядя Сетрак? Опозорил вчера нацию?

– Дак как опозорил, если правда! – говорил Сетрак, приближаясь к столу начальника цеха, придерживая под мышкой толстую зелёную книгу.

– Что правда? – возмутился Мелконов. – Мало тебе маршалов Баграмяна, Худякова, Бабаджаняна, адмирала Исакова, так ты ещё на Суворова полез!

– Дмитрий Авдеевич! Мамой клянусь, правда!

– Какая правда? Где это написана, твоя правда!?

– А вот здесь! – поморщившись от боли, положил толстую зелёную книгу с золотыми буквами: «Жизнь и подвиги Александра Васильевича Суворова». Открыл книгу почти вначале, на закладке, и Дмитрий Авдеевич прочитал подчёркнутое синими чернилами: « Мать Суворова была дочерью дьяка Федосия Манукова».

– Ну! – хмуро переспросил Авдеич.

– Что «ну», так Манук – чисто армянское имя – значит дитя, ребёнок.

Дмитрий Авдеевич нахмурился:

– А прямо-то где написано?

– Прямо нигде, видно, стесняются…

– Ну а папа? – мрачно переспросил готовый на всё завцеха.

– Папа чисто русский, из благородных!

– Ну вот…

– Ну так мама, получается, армянка! А у евреев вообще нацию по маме определяют…

– Ну, мы-то не евреи… Ладно, оставь книгу я посмотрю внимательнее, а сейчас к директору надо…

В тот день Митя не пошёл сразу домой после работы, а изучал зелёную книгу. В самом деле, о сиятельном папе Суворова было написано много, а о маме всего лишь строчка. Да, Манук – это армянское редкое имя, а кто из русских об этом знает? – никто. Дмитрий Авдеевич закурил «беломор». Ну а если она всего лишь наполовину армянка? – тогда Суворов на четверть. Да и сам дьяк не к армянской церкви принадлежал и мог быть лишь по отцу армянином, тогда на одну восьмушку мог бы претендовать Суворов на армянство. Нигде ничего не уточнялось, и Митя лишь почувствовал, как от этой неопределённости заболела голова, захлопнул книгу: то ли дело его завод, железки, математика – тут всё ясно. А с этим вопросом пусть другие разберутся – он не историк!