«Да распахнутся пред тобой врата небесные, кокетка старая», – думаю я, не оборачиваясь. Предпочитаю пялиться на то, что в эту секунду прямо передо мной, а не оглядываться, и это о многом говорит.

От басовитого смеха Эшера волосы у меня встают дыбом.

– Ты льстишь мне, Джойс, как всегда.

Кончаются комплименты и ужимки, наступает тишина. Тишина, которая для меня подобна стереосистеме, излучающей целую гамму вибраций прямо за спиной. Мощная такая стереоустановочка, игнорировать которую невозможно… и она, как сирена, манит меня, искушает оглянуться. И дать Эшеру пинок под зад, чтобы он свалился на землю.

Трость обо что-то ударяется, и сдавленный звук, следующий за этим, заставляет меня улыбнуться. На этот раз искренне.

– Может, ты сделаешь мне одолжение и поздороваешься с Лювией как положено?

Навостряю, как охотничья собака, уши, чтобы услышать ответ, но тут передо мной внезапно появляется бабушка. Стоит и смотрит, склонив голову набок и делая мне большие глаза. Это меня ничуть не пугает.

Я не могу разобрать, о чем шепчутся Атланта и ее внук, но все же нехотя разворачиваюсь. И оказываюсь лицом к лицу с Эшером Стоуном. Снова.

Но на этот раз…

На этот раз – что-то новенькое. Мышцы, сантиметры, странные вибрации.

Тот Эшер Стоун, что уезжал в университет в прошлом августе, был долговязым, несколько неуклюжим, с бегающим взглядом. С ве-е-е-е-ечно бегающим взглядом, особенно в последние годы. Сколько раз я спрашивала себя: что такого увидела в нем Тринити, что в старших классах он стал ее крашем. К тому же я вообще сильно сомневаюсь, что они хоть раз смотрели друг другу в глаза. Эшер – он ведь весь как натянутая струна, к тому же замкнутый: что того, что другого меньше всего ожидаешь от старшеклассника-спортсмена. И все же из года в год он становился лучшим, одним из самых популярных.

Вот почему ему удалось попасть в главную университетскую футбольную команду, а еще успешно сдать экзамены за первый курс программы по информатике. Обо всем этом я знаю вовсе не потому, что хоть как-то интересуюсь его академическими успехами, просто Атланта, едва не лопаясь от гордости, передает мне буквально все, что имеет хоть какое-то отношение к ее обожаемому внуку. Ради нее я делаю вид, что слушаю, причем с любезным выражением лица и интересом, и даже вставляю в нужных местах восклицания.

Теперь же никто не удосужился отметить, что Эшер больше не неуклюжий, а в невероятной физической форме; что он уже не просто высокий, а супервысокий; или же, самое главное, что теперь, впервые за долгие годы, взгляд у него не бегающий, а пронзительный.

Пронзительный в квадрате.

И сосредоточенный.

На мне.

И, несмотря на погоду и его низко надвинутую сине-желтую бейсболку от «УКЛА Брюинз», мне предельно ясно, что глаза у него все такие же синие и все так же обрамлены частоколом все тех же несусветно длинных ресниц.

Вдруг всплывает воспоминание о нашей первой встрече, когда мы провели на Голден-Лейк весь вечер. Тогда он тоже глядел на меня так, будто я – сейф с запертыми в нем неведомыми сокровищами. Я всегда объясняла это обстоятельством, о котором мне стало известно позже: именно в тот день Эшер узнал о гибели своих родителей в ДТП. Это была трещина в броне.

Я уже не очень понимаю, кто с кем должен поздороваться первым, поэтому ограничиваюсь тем, что продолжаю смотреть на него, не отводя взгляда, поскольку если уж чего я всегда и была лишена, так это смущения. Хлопаю ресницами раз, второй, третий. Наконец он сжимает зубы и отводит глаза.

Очко в мою пользу.

А поскольку я мало того что бесстыдница, но отличаюсь еще и весьма нездоровым стремлением к соревнованию, то решаю превратить это очко в оглушительную победу.