– Бура?!

– Пойдем на нос. Тут опасно. Качает.

Лодку вдруг захлестнуло волной. Нога Мары неловко вывернулась и поехала вниз по скользкой палубе. Она уцепилась за канат, но лодка накренилась неожиданно сильно. Не удержавшись, она разжала руку и медленно перевалилась за борт. Бура смотрел словно завороженный, не двигаясь с места. Мара не звала на помощь, и даже всплеска не было, как будто кто-то поймал ее за бортом и зажал поцелуем рот.

Бура сел на мокрую палубу. Дождь хлестал по щекам. Ветер бил с невероятной силой. Он зажал уши руками и повалился на бок, не услышав переливчатого, словно щекочущего смеха за бортом. Судорожные рыдания сотрясали его тело. Подтянув к груди колени, он сжался в комок. Он плакал и не мог остановиться.

Лодку качало.

Я вышел из брифинг-офиса и зашагал вдоль стеклянных окон. На поле садились и взлетали, словно стрекозы, игрушечные самолетики. Густой, насыщенный звук большого аэропорта раскачивал воздух.

Ребята болтали с бортпроводницами и смеялись, настроение у всех было праздничным. Я подошел к экипажу, и ко мне тут же устремились нетерпеливые взгляды. Не глядела только Надя. Отвернулась в сторону подчеркнуто равнодушно, будто что-то рассматривала на пустой стене. Но я знал – маленькое ухо, за которое она быстрым движением заправила кудрявую антенку, принимает даже слабейшие радиосигналы.

– Ну как, Андрей Сергеевич? – не выдержал паузы штурман. – Как погода-то?

Штурмана в Москве ждала молодая жена, шампанское, оливье и теща – именно в этой последовательности от приятного к неизбежному. Но все же лучше теща, чем холодный гостиничный номер в новогоднюю ночь.

– Нелетная. Метель, – сказал я спокойно. – Москва не принимает.

– А запасной аэродром?! – не унимался штурман.

– Тоже закрыт.

– Неужели не успеем?! – заволновалась стайка бортпроводниц. – Тут придется встречать?!

– Еще восемь часов впереди, – успокоил их Женя, второй пилот, и посмотрел на Надю – ему было все равно где, лишь бы к ней поближе.

Надя же сияла глазами в мою сторону. Вырвавшиеся на свободу пружинки торжествующе стояли дыбом. Она любит, когда все случается, как она задумала. Утром, наверное, орудовала иголкой, чертовка.

– Все, ребята, едем в гостиницу отдыхать, – скомандовал я.

Я вышел первый. Расстроенный экипаж и бортпроводницы, подхватив сумки, потянулись следом. Все, кроме Нади, надеялись на скорое возвращение.

В автобусе она уселась ко мне на последний ряд.

– Признавайся, – усмехнулся я, – штопала носки с утра?

– Вот уж не думала, что командир корабля верит в дурацкие приметы, – засмеялась Надя, и я окончательно убедился в своей догадке.

– И пассажиров не пожалела. Оставила всех без праздника.

– А что мне их жалеть? Если даже ты, самый близкий человек, меня не жалеешь. – Ее голос из веселого мгновенно сделался обиженным. – Тебе наплевать, что я все праздники одна… – Она уверенно встала на накатанную лыжню, чтобы оттолкнуться и поехать по привычному маршруту обвинений. – А я так больше не могу!

Я скосил глаза к окну. Унылые типовые постройки окраин Рима тянулись вдоль дороги. Последнее время звук Надиного голоса милостиво приглушали, будто кто-то закрывал мне уши руками. Первый раз я даже растерялся: ее губы шевелились в излюбленном монологе, но я едва разбирал слова. Потом со страхом ждал звуковых перебоев за штурвалом, но, к счастью, ничего подобного. Сердце, правда, пару раз прихватывало. Да и на квартальной комиссии отоларинголог Нина Аркадьевна долго качала головой, изучая показатели барокамеры. Я стоял со снятыми наушниками в руках, ожидая диагноза. Но диагноза она мне не поставила. Проштамповала «здоров» и строго сказала: