Сними! – рявкнула я.

Дрожащая девчонка торопливо опустила ткань, и я, пытаясь успокоиться, глубоко вдохнула свежий пока еще прохладный воздух. Позже станет невыносимо жарко, поднимется густая пыль, а кожа на запястьях всего за пару дней превратится из болезненно-серой в коричневую – загар к Джоанне лип, будто мы на Майорке. Позже я буду рассматривать другие деревья и скалы, выгоревшую землю, странненьких птиц – одни походили на земных, другие, к счастью, редкие, на черт знает что, взбегающее вверх по вертикальным стволам. Позже буду думать, как мне приспособиться к этому миру, а пока… Пока единственное, что я могла, это беситься и удерживать в сознании Джоанну, слишком остро реагирующую на каждую вспышку гнева.

…и не привлекать внимания Веласко.

Слуга, телохранитель, конюх, повар, проводник, маньяк с арбалетом, он гнал по бездорожью как Б-г на душу положит, то заставляя нас продираться сквозь чащу, то, спотыкаясь, карабкаться в горы, то петлять по каньонам. Пихты и оливковые рощи побережья сменялись буковым лесом, похожим на темный зал с сумрачно-зелеными сводами. Гладкие стволы без единой ветки – колонны, преющие травы – ковер, заглушающий топот копыт. Воздух под кронами затхлый, тяжелый, и редкие просветы радовали ветром и волей. Впрочем, недолго. Стоило нам выехать на солнце, и я начинала дымиться: палило как в тех видео с ютуба, где на капотах жарят яичницу. Может быть, даже сильнее – бесплодная земля многие на мили превратилась в камень и пыль, глубокие трещины в ней походили на разинутые рты, тщетно ждущие воду. Я сама была с таким же ртом - обветренным, забывшим, что такое влага. Листья на редких дубах и березах вокруг пожелтели, скукожились, срываясь от легких прикосновений. Дрова для костра не приходилось даже искать – достаточно было сломать пару веток. Иссохший кустарник подлеска шуршал на горячем ветру, как балетные пачки.

Блеклое небо, белое солнце, белые луны, дрожащее марево над раскаленными скалами… Страшная засуха убила все живое в горах, и только мы, завернувшись в ткань, как бедуины, упорно ползли за солнцем. Воду и провиант вез на себе конь Веласко. Вообще, о жеребце стоило бы рассказать отдельно. Он не только с легкостью выдерживал вес взрослого мужчины, не просто вез на себе скарб Джоанны, одеяла, оружие, еду, овес и полные бурдюки воды, - эта иномирная скотина перла так, что выиграла бы ралли Париж-Дакар, завернув по пути выпить кофе, позагорав и склеив пару кобылок. На мою – нашу – он тоже заглядывался, но когда Веласко на привале изуродовал ее, обкорнав гриву и измазав шкуру соком незрелых орехов – где только нашел! – обнюхал ее и, брезгливо оттопырив губы, отодвинулся, насколько позволяла веревка. Вот и верь после этого мужикам.

- Ты ему доверяешь? – спросила я Джоанну, глядя как Веласко, освежевав, рубит неосторожно выползшую на дорогу змею и нанизывает мясо на прутики. – Он тебе кто?

- Мне? – удивилась Джоанна. – Мне никто, он наш егерь. Его отец, Гильермо, молочный брат моего дедушки.

- А… - Понятно.

Это все объясняло – бесшумный шаг, выносливость, экономные движения, умение добывать еду там, где ничего не растет, и чувство направления, будто у него внутри встроен компас. А еще то, что он, скорее всего, был в курсе безумного плана дона Мигеля. С тех пор, как мы выехали из лесов, я сидела как мышь под метлой, но все равно ловила на себе его недоверчивый прищур. С арбалетом он не расставался.

С арбалетом, кинжалом, ножом в сапоге, коротким мечом – Веласко вез с собой арсенал, предназначенный, надеюсь, все же для охраны, а не упокоения родовитых двоедушниц, но, к счастью, мы никого еще не встретили, и его коренастая фигура, ведущая на поводу коня, была единственным ориентиром на фоне белого сланца.