Все, что он знал о духовых инструментах, – это то, что их можно было разбирать и что некоторые из них музыканты называют мундштуками. Впрочем, он был уверен, что девушки ничего не смыслят в инструментах.

– Хороший мундштук, – сказал он тем же тоном, что и его отец, когда говорил о дереве.

– Думаешь?

– Да, довольно хорош.

– Тут кое-что необходимо заменить. А ты играешь?

Она спасла его, сменив тему. Так, бывало, мать выручала отца. Эта девушка была бесподобна, и он был ей искренне благодарен.

– Да, на гитаре.

– Я не знала, что они возьмут гитариста.

Альвар не ответил. На узкой лестнице, ведущей в подвал, послышался шум, на пороге появились Эрлинг и еще какой-то мужчина.

Эрлинг удивленно рассмеялся, увидев Альвара, и по-приятельски похлопал его по плечу.

– Парниша. Мы только что говорили о тебе. И, как я понимаю, ты уже познакомился с Анитой.

Анита. Могло ли быть более красивое имя? Альвар проговорил его про себя, не шевеля губами, разрываясь между разочарованием от того, что он больше не наедине с ней, и облегчением от этого.

Товарищ Эрлинга сел за пианино и взял аккорд. Инструмент был настроен не идеально, но так и должно быть, когда играешь джаз. Что-то новое рождалось здесь, в подвале, где Альвар находился с двумя музыкантами и богиней. Эрлинг собрал свой кларнет за пять секунд и начал играть попурри. Чистая импровизация. Не по нотам, а как хочется.

Из-за тусклого света углы в помещении казались черными и размытыми, как на фотографии. Или как в кино. Взгляд Аниты был прикован к рукам пианиста, а Альвар мог полностью посвятить себя разглядыванию девушки, пока джаз проникал в каждую клеточку его тела.

Руки Аниты были узкие и с выпуклостями. Кончики пальцев мягко заострены, и она играла ими на коленях, как на невидимой клавиатуре.

Альвар посмотрел на свои руки. Они тоже начали играть: левая рука зажимала невидимые гитарные струны и брала аккорды, которые никто не слышал. И если Эрлинг и его напарник были видимым дуэтом, то он и Анита – невидимым.

Единственное, намекавшее на то, что прошло уже много времени, – это щель между занавесками, висящими на окне. Там была тьма, которая постепенно окутывала их. К тому времени Эрлинг уже сыграл «Летнюю пору», «У меня есть ритм» и другие вещи, которые Альвар никогда не слышал прежде.

Время как будто утратило свой контроль над жизнью, и теперь было уже так поздно, что придется возвращаться на Торсгатан бегом и по дороге придумать подходящую ложь, ведь это был его первый день у тетушки Хильды. Он был искренне расстроен, потому что ему было пора уходить. Но, к его радости, Анита тоже засобиралась.

– О боже! – воскликнула она, торопливо собирая свои вещи. Как будто была обычным человеком, а не богиней.

Они неслись по улицам Стокгольма. Альвар на своих длинных ногах – как отважная долгоножка, Анита – как яркая бабочка в шарфе и пальто. В ее глазах плясали смешливые искорки, но когда она взглянула на уличные часы, в глазах мелькнул страх.

Увидев трамвай, она запрыгнула в него и ободряюще посмотрела на Альвара.

– Ты можешь добраться на нем до Центрального вокзала, – сказала она, запыхавшись.

Скажи она, что трамвай идет в Германию, Альвар все равно бы не раздумывал. Не имея денег на билет, он стоял рядом с ней среди других стокгольмцев.

– Хассе Кан[16] играет в «Налене» в субботу, – прошептала она ему на ухо. – Придешь?

Он мог только кивнуть. Чтобы заверить ее, он сделал это дважды, второй раз более четко. Она засмеялась.

– Это будет замечательно! Тебе здесь выходить. Васастан – туда.

Альвар вышел, смутно представляя, куда указала Анита. Он все еще чувствовал ее дыхание. Все было именно так, как он думал: Стокгольм был полон чудес. Во-первых, кондуктор трамвая не подловил его. Во-вторых, он все еще держал упаковку с двумястами пятьюдесятью граммами кофе, которые должны были утешить тетушку Хильду, а потому она не станет писать матери ничего дурного. Теперь остается узнать, что из себя представляет «Нален».