Рефлексирует с десяти, а я знаю партию наизусть: двадцать и сорок, но не двенадцать и двадцать четыре, только её шахматную доску никто не видит. И незачем было сокращать дистанцию, пусть чужие идут прочь. Её рука и сердце всепонимающему офицеру, мой нежный лебедь теперь с ним.

Финал уже был забит в клетках, но трясло так, что не прикуришь. Меня поражало, как их тянет друг к другу, словно по инерции, и как ломает её от соприкосновения мыслей. Эти двое злили всю учительскую. Я всегда боялся, что может случиться, выводил из класса, но историк возвращал. Всё было против. Не причём здесь разные категории, я же видел, что она не прошла из-за гордости. В борьбе чаще промахивался Ласт, только мне всегда казалось, что Катерину словно приворожили: и шла к нему, и не хотела. Сейчас же, зацепившись шпилькой, порвёт все сети и бросит в наглое лицо, но у него, скорее, лошадиная морда, забыть бы ещё имя, кличку.

Год спустя после знакомства, Катя решила, что он «алмаз в помойке» – самая точная характеристика, только, на удивление, не в его пользу. В девятнадцать стала алмазной львицей. Критик провалился за три взгляда, ей уже было очевидно, что в сумерках Ласт не сумеет согреть.

Катюша ушла бы спустя день, в семнадцать уже могла себе позволить, и это самое мягкое. Но в школе пульс всё же учащался от холодных меланхоличных глаз, и добрых, и нет, я так и не понял, но безумного желания к нему не возникало. Таких слабосильных тысячи, но всё же иногда мне чудилось, что в каком-то другом мире, историк и географ – отец и сын.

Валентин ждал своего часа полтора года за пыльной кулисой судьбы. Катя на ФТИИ, но ради абсурда: кем можно стать, сдав историю и географию? К счастью, она обошлась литературой. С четвёртого этажа на третий, никак иначе.

Переживали все трое, и, конечно, я, троечник, не мог противостоять двум учителям, но и они не могли скрывать свой интерес даже в такой неравной схватке, только ей хватало гордости смеяться в лицо.

Полагаю, Вы учились в школе, спустя годы почти все декорации остались прежними, шутки ради можете представить вместо доски работу Сая Твомбли из «запретного» музея Людвига. Только так сыграть можно было именно в нашей школе, именно нам, но всё это не имеет значения. Только мы с Катей видели как наяву: п-образное здание с советскими столпами так напоминало Кносский дворец, что с каждым годом миф между ними становился реалистичнее. Ей была ближе мысль о маяке во время шторма на четвёртом этаже. Поймите, читатель, мы лишь ищем ответы на школьные вопросы, параллельно развлекаясь. Вам решать, кто из нас прав, я комментатор. Нам чуть больше двадцати, и все ушли, а я передаю ей кровь, перо и уголь, мел, но остаюсь.

17 июня 2022

В белом пиджаке, который уже прозвали адмиральским, я вновь оказываюсь у этой проклятой школы, где не смогли даже сберечь памятник. Помню, нас тогда про него спросила одна пьяная морда, и сейчас уже на камне нет ни фуражки, ни будёновки – всё спилили. В целом мало что изменилось, в школьном парке у пруда мне всё так же перехватывает дыхание, а само здание пустует в перерыве между экзаменами. Душно. На мне чёрная юбка и красные туфли со шнуровкой. Пыльно, но я сажусь на край скамейки, не зная, что сказать. И входит он. Прошло четыре года с нашей последней встречи, а географ всё ещё смеет спрашивать обо мне, остальные выпускники его не интересуют. В этот раз обойдёмся кратким разговором, тогда хватило. Круг замкнулся. Всё сошлось. Я шла сюда как в бреду, заранее жалея.

В этом заброшенном павильоне больше не снимут кино, не будет меня. Я так и не спросила его про Сахалин, наверное, потому что давно за всё заплатила, да и он начал не с той ноты.