17 июля 2022

Раньше я так грезила о заливе, но как же мне не хочется ехать туда сейчас: в Питере я одна, только что с Сахалина, стараюсь не плакать. Но вот я в пучине страсти утоляю жажду черничным соком, и всё горит в лиловом. Я сплю под картой, и мы с тобой так опасно играем. Весь мир – тебе, люблю тебя всего. Любовь моя, я буду летать, пока ты этого хочешь. Карты моего детства сгорели, но кто бы знал, что я вернусь в этот заброшенный сад, встретив тебя.

Утопая в песке, я представляла, кем ты будешь, и спустя год, уже женой так же затоскую под соснами о тебе. Всё закручивается в спираль, и я курю, глядя, как бабушка пробует корейские трюфели. Свой дневник я вела за этим столом на улице, в лучах солнца страницы казались чистыми. Но всё обветшало, и дневника у меня с собой нет. Из цветов здесь только одна глоксиния, неужели та? Иду к колодцу по тропинке, попадая в вечные сумерки – под елями всегда темно, только качелей там нет давно. Взлетая, слышу пушкинские сказки. Бирюзовая книга с Царевной – Лебедью на обложке, вот я ей и стала, растворившись в тебе. Только мёд уже не вылечит нас, ты моя сказка, мой можжевеловый куст, детский и родной, но я уже не нахожу его.

Так странно мечтать о тебе здесь, но в сентябре я выйду из себя, нас нагоняя. И вот я уже Данте с гобелена в тех туфлях, что ты купил мне. Я всё смотрю на эти нити и не уйти от того, что обуви носы так похожи на капустные пирожки. С работы бегу через парк, но оказываюсь в своей же книге, вижу, как в фонтане играет вся жизнь, и уже не изменить, всё тонет в том пруду. Невыносимо. Спасаясь, спешу к Даше, не смея забыть нашу августовскую традицию: выпить на Васильевском. В самый жаркий день нужно пройти весь остров и остывать на финских водах. Я прохожу аттестацию и вновь сажусь в самолёт. Но меня настегает сентябрьская мысль: с той встречи пролетело десять лет, а я думаю, как он смел? Нелюбимый и пустой, как же надоела мне эта тень истории, зачем мне его свет?! Так легко без него! И ни одной дикой мысли, проиграааал! Я не пришла!

Накануне снился географ, грустивший вечерами, но я вижу, как мы с доктором колем орехи, продолжая «культурный» слой А. Зверева. В интроспекции ощущаю твою мягкость и чёткость, твоё пламя и лёд.

Я мрамор, и вам не оторваться, теряя меня каждый день, но синий вельвет сохнет, оставляя на подкладке мокрые материки, пока меня нет на континенте.

Восьмичасовой разницы недостаточно, чтобы передвигаться ногами вверх, но вот парить горизонтально – вполне, или же лежать в квартире №21, я почти её ровесница, моя в Питере двенадцатая. Всё так предсказуемо, с первого дня очевидно, что я полечу к тебе. Подул восточный ветер, и вот мой отпуск в сентябре, когда весь полёт думаю о тебе, и не напиться, моё персиковое дерево, каждая клетка заряжена тобой. Моя скорость 700 км в час, кажется, корабли в синей смоле стоят, и я появлюсь, но волны за мной не успевают. Мои брюки стекают на тебя, но мы не замечаем струй, словно, всё ещё тот сентябрь, и ты целуешь меня на площади в ливень.

Пятичасовой виски, и замирая, я открываю тебе, рождаясь каждое утро заново. Из детства меня преследует черничный пирог, с тобой я погружаюсь в океан безграничной любви, словно я снова в школе, каждое «случайное» совпадение кричало о тебе, всю мою странную набоковскую историю, уставшую и знакомую. Только сейчас я понимаю, что можно угадать практически всё. Сахалин поджидал везде, но сразу мы, к сожалению, не видим никогда… Я могла лететь ещё раньше, ты сказал в первый день, а я словно не слышала тебя, лишь смотрела и не могла прочесть. Остров я видела во сне, гадая утром на гуще, запнувшись о ковёр жизни в гостиной. Прав Набок: это воля читателя, и у меня она есть, именно поэтому я иду дальше. У нас всё ещё нет вазы для роз, как и мне нет дела до ваших взглядов. Мне не отмотать плёнку вспять, и нет разницы, что было там. Настоящее только с тобой, ты открыл смысл.